Диодор, очевидно, считал, что Ификрат закончил перевооружение своих пелтастов лишь после войны 374 г. до н. э. и в результате опыта, приобретенного на этой войне. Достаточно любопытно также, что он рассматривает новое вооружение пелтаста как изменение, внесенное в войска гоплитов, и игнорирует существование прежде какого-либо вида пелтастов. Толкователи того времени были поражены абсурдностью такого мнения и заняли критическую позицию. Для них изменение было тривиальным и состоявшим главным образом в стандартизации существующего, но довольно бессистемного вооружения пелтаста. Но это мнение не заслоняет факты, изложенные Диодором и, по существу, повторенные Непотом. Нам неизвестно о каких-либо изменениях щита, и это, возможно, просто стандартизация ранней пелты. Но в состоянии ли мы предполагать, что ранний пелтаст всегда имел копье и меч вдвое длиннее, чем у гоплита? Такое вооружение было бы абсурдным для легковооруженного пехотинца, описываемого в более ранних повествованиях. Кроме того, в таких повествованиях пелтаст всегда бросает во врагов дротики. Он не смог бы бросать удлиненное копье, и современные исследователи, которые заставляют его нести с собой вдобавок пару копий, прибавляют нечто не встречающееся у Диодора и Непота и что представляется выше физических сил.

Если признать, что пелтаст Ификрата не был легковооруженным пехотинцем, становится легче понять, почему Диодор излагает проблему так, будто появляется новый вид гоплита. Ибо новый пелтаст был таковым, исходя из того, что предназначался не в подкрепление, но для улучшения и замены прежнего построения воинов в войне фаланг. Кроме того, сразу очевидно, что Диодор был прав, датируя изменение вооружения временем Коринфской войны (395–387 до н. э.). Пелтасты, разбившие мору спартанцев у Лехея, были всего лишь прежними легкими пехотинцами, которых умело ввели в бой, хотя успех, возможно, навел Ификрата на мысль использовать их более регулярно.

Но если Диодор прав в том, что не относит изменение к раннему периоду карьеры Ификрата, то можно ли согласиться с тем, что он датирует его слишком поздно? Здесь рассмотрение знаменитой стратагемы Хабрия предполагает необходимость некоторой модификации. Маневр, требующий опуститься на колено и ждать с копьями нападения врагов, соответствовал пелтасту с новым вооружением. Если так, то на первый взгляд возникает необходимость в предположении, что Ификрат уже внедрил свое нововведение или, иначе, должен быть лишен заслуги этого. Однако любая из этих альтернатив, возможно, слишком радикальна. Лучше всего предположить, что процесс изменения был постепенным. И хотя эволюция, возможно, не завершилась до 374 г. до н. э., как минимум, тем не менее элементы этого вооружения (например, длинные копья), возможно, уже прошли испытания, и не только благодаря одному Ификрату, но еще раньше также благодаря Хабрию.

У Хабрия не было многих возможностей для проявления своего умения командовать пелтастами в боях на суше. Уже весной 377 г. до н. э. образовался 2-й Афинский морской союз, и вместе с ним возобновилась военно-морская активность под командованием Хабрия. Кроме того, в 376 г. до н. э. Спарта предприняла свою последнюю попытку вторжения в Беотию до битвы при Левктрах (371 до н. э.), и с прекращением ее наступательных операций на суше использование пелтастов в основном прекратилось. Лишь в 374 г. до н. э., когда Спарта пригрозила нападением на Керкиру с моря и суши, афиняне вновь послали войско. Пока готовили флот, направили по суше Стесикля с 600 пелтастами к союзнику Афин Анкету Эпирскому с просьбой, чтобы он переправил их в Керкиру. Ксенофонт не уточняет, были ли эти воины наемниками. Но они стали таковыми под командованием Ификрата, поскольку, когда он прибыл в Керкиру с флотом и принял командование (373–372 до н. э.), то сохранял «пелтастов и гоплитов, приданных кораблям (то есть морских пехотинцев) для использования их в пограничных войнах на континенте». Очевидно, акарнанцы платили ему за службу в борьбе против своих противников. Экипажи его кораблей захватывали на сельскохозяйственных работах. Весной он снова укомплектовал флот и собирал средства, вымогая их у Ионических островов, пока мирные переговоры не прекратили поход.

Весь этот образ действий был типичен для командира наемников, даже если Ификрат и был официально афинянином, возглавляющим военный поход. Средства, которые он применял, могут действительно иметь аналогию, отчасти в периодах величайшего напряжения в Пелопоннесской войне: их применение в это время указывает, что Афины снова находились в чрезвычайной ситуации. Неспособность ограниченного бюджета Афин финансировать длительную войну вынудила стратега повсюду искать средства на жалованье для воинов. Например, в 376 г. до н. э. Тимофею было выдано из казны всего лишь 13 талантов на его знаменитый морской поход к Керкире – менее чем месячное жалованье для матросов его 50 триер. В том году Тимофею сопутствовал успех, но, когда ему в 374 г. до н. э. была поставлена такая же задача, усилия Тимофея по сбору денег задержали его, и впоследствии он был лишен своего поста. Заменили и Ификрата, но он обратил неудачу в блестящий успех, благодаря властному и самостоятельному характеру, которым отличался предводитель наемников.

Ификрат показал, что способен воспитать в своих воинах неукротимое упорство и побудить их зарабатывать для себя жалованье. Но из-за капризов демократии афиняне не должны были или не могли пользоваться выдающимся стратегом постоянно. В 370–369 гг. до н. э. Ификрат не проявил своих способностей и, возможно, был нерешительным в первом походе против Фив. В результате его сместили, а наемников ежегодно передавали под командование различных военачальников с разными, но неприметными судьбами. В 369–368 гг. до н. э. Хабрий добился некоторых успехов. Тимофея в 367 г. до н. э. обвинили в нерадивости. В следующем году его сменил Харес, который отличился лишь раз во время боевых действий у Флиунта, которые имели мало общего с ходом войны. Когда его отозвали, боевые действия на Пелопоннесе прекратились, и мы ничего не узнаем об афинских пелтастах при Мантинее (362 до н. э.), хотя к этому времени они стали обычным приложением к любой армии гоплитов.

Несвязный характер этих походов ясно свидетельствует о трениях, существовавших между полисом и профессиональными стратегами. С течением времени появлялось больше граждан, знакомых с начатками стратегии и тактики, которые однажды использовались. Однако такие граждане не могли теперь объединяться по группам. С обретением самостоятельности лучшими стратегами часто становились те, интересы которых редко можно было подчинить интересам города-полиса. Тем не менее, когда возникал конфликт интересов, город мог лишь сместить стратега, сколь бы он ни был успешным. И стратег, пущенный таким образом по течению, мог хорошо постоять за себя. Все те качества, которые обеспечивали ему успех на службе полису, оказывались еще более полезными для его собственного успеха.

Маловероятно, чтобы наемники подвизались на службе Спарте во время Анталкидова мира, и, конечно, когда разразилась война с Олинфом, Спарте пришлось снова нанимать воинов. Лакедемоняне, как и прежде, опирались главным образом на гражданское ополчение разных сословий. Вероятно, в представлении спартанцев, их гоплиты уже достигли сложившегося статуса профессиональных воинов. История Агесилая (возможно, апокрифическая) представляет его как военачальника, который доказывает своим пелопоннесским союзникам, что их граждане, в отличие от спартанцев, в первую очередь ремесленники и лишь по случаю воины. Если этот образ мышления действительно к нему относится, то легко понять, почему с этих пор наемники на службе Спарте, видимо, были пелтастами, а не гоплитами.