Я чувствую, как он пытается меня оттолкнуть, поэтому на автомате обхватываю его шею руками и крепко сжимаю. Не сейчас. А потом внезапно чувствую это: грубый напор языка, раздвигающий мои губы, и давление руки на затылке, сгребающее в охапку мои волосы. Глаза самопроизвольно распахиваются от осознания того, что мы целуемся.

Шумно выдохнув, я жмусь к нему всем телом, чтобы хоть немного облегчить снедающий меня жар. Хочется избавиться от платья, точнее, чтобы он меня от него избавил. Хочется, чтобы он меня трогал, любил, целовал. Ему я готова позволить делать с собой все.

Нащупав пуговицы на рубашке Лениного отца, я пытаюсь их расстегнуть, но пальцы не слушаются. Я впервые раздеваю мужчину и сильно волнуюсь. От мысли о прикосновениях языка к его смуглой коже по телу прокатывается неконтролируемая дрожь.

Несколько пуговиц все же поддаются, но стоит мне опустить ладонь на твердую грудь, я чувствую, как все резко прекращается. Так же, как и началось. Ленкин отец тяжело дышит, несколько раз дергает кадыком и отрывает меня от себя.

Я ощущаю себя так, словно мне дали ненадолго подержать в руках, а потом забрали самую дорогую вещь на свете. Мелькнувшую было мысль остановиться я тут же отгоняю и по новой пытаюсь прильнуть к теплым и манящим губам. Однако хват на моих запястьях становится сильнее. Но я хочу, чтобы он продолжал меня целовать и делал все то, что делал с той блондинкой, из-за которой возвращался домой поздно ночью. Похоже, я говорю эти слова вслух, судя по тому, как сжимается челюсть Лениного отца.

— Кто наливал тебе выпивку? — зло требует он, встряхивая меня за плечи.

— Я же сказала... Всего лишь один мохито, — лепечу я, чувствуя, как внизу все пульсирует и горит, требуя продолжения.

Мне нравится испытывать такие ощущения, но этого мало. Я хочу больше. Прямо сейчас.

— Сона, — я непроизвольно жмурюсь от табуна мурашек, когда Ленин отец произносит мое имя своим низким грубоватым голосом. — В глаза мне смотри. Парень, который с тобой был? Он?

— Нет, — упрямо качаю головой. — Я сама. Совсем чуть-чуть пила. Всего один мохито, — повторяю, словно заведенная.

Надавив мне на плечи, он заставляет меня сесть на кровать и достает из кармана брюк телефон.

— Семен, тебе нужно ко мне подъехать, — отрывисто говорит в трубку. — У подруги дочери, похоже, отравление наркотой. Да, домой, куда же еще. Вопросы глупые не задавай. Ты врач, ты и определишь. Анализы сделаешь, капельницу поставишь, чтобы дрянь эту из нее вывести. Все, жду.

Убрав телефон, он поворачивается и, нахмурившись, изучает мое лицо. Горячая пульсация снова наполняет живот, и мне приходится обнять себя руками. Тело мелко трясет.

— Я ничего не употребляла… Всего лишь один коктейль… Никаких наркотиков...

— Сиди здесь, — перебивает Борис Александрович, а потом и вовсе выходит из комнаты, громко хлопнув дверью.

Несколько секунд я растерянно смотрю в стену, не понимая, что делать. Тело колотит все сильнее, начинают стучать даже зубы. С трудом оторвавшись от кровати, я медленно иду к двери. Кружится голова. У лестницы останавливаюсь и с удивлением обвожу глазами первый этаж. Почему так тихо? Либо музыка стихла, либо меня оглушило. Гости больше не танцуют и не веселятся, а, застыв, смотрят на Лениного отца.

— Вечеринка закончена, но никто не расходится, — раздается его металлический голос. — Мудак этот долговязый где?

— Пап, ну ты чего, а? – испуганно бормочет Ленка. — Ты же сам разрешил вечеринку.

— Ты собрала в моем доме наркоманский притон. Повторяю вопрос, где это пиздюк?

— Да откуда мне знать? С Соной был, кажется… Да какие наркотики, пап? Ты о чем? Мы культурно отдыхали...

— С тобой я позже поговорю. Теперь слушают остальные. Пока тот, кто притащил наркотики в мой дом, не будет стоять здесь, никто отсюда не уйдет. Это ясно?

Сердце колотится на разрыв. Я хочу спуститься вниз, заверить Бориса Александровича, что мы ничего не принимали, что это какая-то ошибка, разделить с подругой ответственность за сорванную вечеринку, но не могу сделать и шага. Сев на ступенях и упершись лбом в холодные перила, прислушиваюсь, как Ленин отец устраивает дочери допрос с пристрастием, пока остальные разыскивают Михаила.

15

Я открываю глаза рано утром от странной ноющей боли в висках. Подняться и сесть получается с трудом — тело вялое и непослушное. Отчего-то ломит руку. Поморщившись, я непонимающе разглядываю голубой лейкопластырь на сгибе локтя, и одновременно с этим события вчерашнего вечера градом сыплются на меня. Смеющееся лицо Ленки, толпа гостей, громкая музыка и сладковатый вкус мохито… Головокружение и жар в теле… Я с трудом поднимаюсь по лестнице… Слабость… Чья-то рука на талии… Я падаю на кровать, а дальше туман…

На предплечьях густо выступают мурашки. Ленкин отец! Да, он точно был здесь. Это был его голос!

Слезай с нее, ушлепок.

Запах туалетной воды, твердая ладонь в моих волосах…

Сердце начинает молотиться, как бешеное, и я непроизвольно сжимаю виски ладонями. Нет-нет-нет… Как такое возможно?.. Чтобы я?.. Нет, пожалуйста, нет!

Напрочь позабыв о слабости, я вскакиваю с кровати и в отчаянии расхаживаю по комнате, в неверии тряся головой. Боже мой… Боже мой… Я поцеловала Лениного отца… Я могла позабыть о чем угодно, но только не об этом. Жесткие губы, пряный запах, горячее прикосновение языка… Мы целовались.

Становится трудно дышать. Как?! Как я на такое решилась? И откуда взялся Миша? Я помню, как он корчился на полу.

Воспоминания продолжают сыпаться, сталкиваюсь одно с другим. Гул в ушах становится нестерпимым, резко накатывает тошнота, и, чтобы не упасть, я осторожно опускаюсь на пол, как заведенная повторяя: «Нет-нет-нет, пожалуйста, нет».

Семен, тебе нужно ко мне подъехать. У подруги дочери, похоже, отравление наркотой.

Да, я ясно помню эти слова. Борис Александрович сказал кому-то, что меня опоили, а потом искал Мишу. Дальше я ничего не помню. Будто свет выключили.

Онемев от шока, я сижу без движения еще несколько минут. Слезы просятся наружу, но глаза почему-то остаются сухими. Такой беспомощной и ничтожной я чувствовала себя лишь однажды, когда меня прижало сиденьем в том школьном автобусе. То, что мне подсыпали наркотики — единственное разумное объяснение произошедшему. Потому что сама бы я в жизни не набралась бы смелости…. Я бы никогда так себя с