К середине 1960‐х в СССР выпускали уже достаточное количество модных туфель с острыми носами и на шпильках. Эта мода «записала» свой след прямо на тротуарах городских улиц: острые каблучки летом буквально протыкали размягчавшийся под лучами летнего солнца асфальт. Модная женская обувь упомянута в песне из знаменитого в 1960‐е годы «дворового цикла» композитора Аркадия Островского и поэта Льва Ошанина. Молодой Иосиф Кобзон пел:

Но вожделенные шпильки/гвоздики порождали серьезные бытовые проблемы. Журнал «Работница» летом 1961 года развернул дискуссию о том, в каких случаях следует носить «изящные босоножки без задника на каблучках „шпилька“». Женщины считали их пляжными, но изумлялись довольно высокой цене. Журнал же разрешил сомнения следующим образом: «Современная мода предлагает фасон туфель на тонком каблучке без задника. Их можно надевать с нарядным платьем. Для пляжа эти туфли не годятся хотя бы уже потому, что они на высоком каблучке»187. Еще сложнее оказалось вписать модную женскую обувь в осенне-зимнее городское пространство. Газетчики начала 1960‐х отмечали: «Вкусы меняются – многие предпочитают теперь носить обувь с зауженным носком и тонким каблуком, а попробуйте найти галоши к ней!»188 На «Красном треугольнике» попытались наладить производство женских резиновых галош для туфель с каблуком-шпилькой189. Но идея оказалась абсурдной. Наверное, кто-нибудь все же осознал, какой опасности подвергались женщины, которых собирались обуть в эти изделия. Ведь и боты, и галоши должны были надеваться на туфли со шпилькой, иногда достигавшей 12 см: балансирование на таком двухслойном каблуке – номер почти смертельный. По-видимому, до массового выпуска таких бот и галош дело не дошло. Их не помнила ни одна женщина из моей семьи.

Окончательную точку в более чем вековой городской жизни «обуви для обуви» поставила программа химизации народного хозяйства, реализованная в годы оттепели. По решению майского пленума ЦК КПСС 1958 года производство туфель и ботинок из искусственной кожи выросло в 2,3 раза, а изделий на микропористой подошве – в 40 раз190. Это был своеобразный ответ власти стилягам. Они в начале 1950‐х уже носили обувь на светлой, чаще всего белой, микропоре, которую называли «манной кашей». Эта подошва действительно позволяла ходить в сырую погоду без галош. В начале 1960‐х годов на микропоре, правда более сдержанного цвета, стали ходить все. В годы хрущевских реформ в пространстве советской повседневности возник и новый, унисексуальный вид обуви. Произошло это в значительной мере благодаря «химизации народного хозяйства». Вершиной советского обувного искусства стали разработанные в осенне-зимний сезон 1961/62 боты (ботинки) из прорезиненного войлока на толстой резиновой подошве, в быту из‐за своей скучной рациональности получившие название «прощай, молодость»191. Боты были не слишком элегантными, но дешевыми в сравнении с импортными утепленными ботинками и удобными. Литератор Дмитрий Бобышев вспоминал друга своей молодости Володю Швейгольца, который совершенно серьезно заявлял: «Пока молодой, носи с юмором боты „прощай, молодость“, причем на размер больше: тепло и дешево, и в гостях, легко скинув их, не натопчешь»192. Серийное производство бот в мужском и женском варианте началось в 1963 году193. Поносила такие, по сути дела, утепленные галоши и моя мама. Школа милиции, где она преподавала уголовное право, уголовный процесс и только появившуюся тогда криминологию, переехала в 1961 году из здания на Мойке в центре Ленинграда в пригород – Стрельну. Поездка на работу занимала почти два часа. Только что вошедшие в моду высокие зимние сапожки сразу превратились в дефицитный товар. Женщины нашей семьи принципиально не хотели стоять в очередях. Старшему поколению это напоминало блокадные практики, а я была из числа юных снобов – полуинтеллектуалов 1960‐х годов, презиравших всякие там «тряпки-тапки». К тому же «прощай, молодость» хорошо грели ноги и не скользили. Кроме того, перед походом на лекцию мама надевала изящные туфли, которые так и «жили» в ее рабочем столе.

Исчезновение галош из городской бытовой культуры сопровождалось появлением новых поведенческих стереотипов. Своеобразным знаком повседневности эпохи оттепели стала сменная обувь. Практика снимать уличную обувь в помещении коснулась прежде всего школьников, а также широко распространилась в приватном пространстве квартир. Эти факты трудно обнаружить в источниках официального происхождения. Однако опубликованные мемуары, источники устного происхождения и художественная литература сохранили об этом память. Сначала женщины меняли сапожки на микропоре, предназначенные для ношения без обуви, на туфли в театре. Но этот поведенческий код был калькой с манеры сдавать на вешалку галоши и поэтому спокойно воспринимался коренными горожанами. Иной характер имела появившаяся практика снимать уличную обувь в гостях. В дохрущевскую и раннехрущевскую эпоху горожанин сбрасывал в прихожей грязные галоши и проходил в комнаты. С появлением специальных осенне-зимних ботинок на микропоре люди считали возможным находиться в гостях без обуви вообще. Внедрение этой привычки вызывало раздражение в многопоколенных городских семьях. Иосиф Бродский вспоминал, что его мать всегда возражала против того, чтобы дома ходили в носках. Она требовала, чтобы и домашние, и гости надевали тапочки. Мать, писал поэт, «считала эту привычку (ходить без обуви. – Н. Л.) невоспитанностью, обычным неумением себя вести»194.

Мужчина в костюме, галстуке и носках – знаковая фигура в контексте гостевого общения, проявившаяся на рубеже 1960–1970‐х годов. Произошедший здесь слом повседневности многим казался посягательством на культурно-бытовые традиции города со стороны мигрантов из села, лимитчиков, провинциалов. Эта деталь точно подмечена в повести Владимира Кунина «Ребро Адама», написанной, правда, в 1980‐е: в ней командировочный из провинции