И пояснил на их немой вопрос:

— Ну так без кузнеца же никак. Кто-то же должен пойти, попросить у него грабли там, лопату, серп, гвозди, что ещё… Вот я и пойду.

— Ох, лишенько! Не боишься, Васенька?

— Да я, — пожал он плечами, — я как-то всё не могу поверить, что это по-настоящему. Так что — неа, не боюсь. И потом, у меня прививки сделаны. Может, мор этот ваш меня и не возьмёт.

Холм он обходил, однако же, с опаской. Долго шёл — сперва по правую руку тянулись поля, заросшие теперь сорной травой и дикими цветами. Там будто бы бродил кто-то в белом, плохо различимый в жарком мареве. Василий вспомнил о полуденницах из одной известной ему игры и на всякий случай ускорился. И ещё подумал, не выпросить ли у кузнеца серебряный меч — ну, мало ли.

Волк увязался за ним и наверняка пожалел. Солнце палило нещадно. Пёс бежал, вывалив язык, и то и дело норовил усесться и взглянуть на хозяина: отдохнём, мол?

Василий здесь отдыхать не хотел.

Они миновали небольшой сад, тоже давно заброшенный, где какие-то деревья засохли и стояли голые, тёмные, а вишни пустили густую поросль, так что и дорожек не осталось. Опять вышли на широкий луг и, пройдя по нему, наконец обогнули холм и вернулись к воротам. Марьяша, Хохлик и Мудрик сидели тут же, на камнях у родничка, в ивовой тени. Волк немедленно потрусил туда, к воде.

— Ну что, Вася? — с тревогой спросила Марьяша. — Шибко страшный он?

— Да я откуда знаю, — пожал плечами Василий. — Нет там дома никакого. Он точно в той стороне живёт?

— А у него не дом, а землянка, землянка, — сказал Хохлик. — Я видывал.

Он почти сразу о том и пожалел, потому что общим решением его отрядили показывать дорогу. Шёл, втягивая голову в плечи и боязливо переступая копытцами, и мягкая его шерсть то и дело вставала гребнем вдоль хребта.

Василий шагал следом и жалел, что Волк в этот раз его не сопровождает. С Волком он чувствовал себя увереннее, самую малость.

— Да вон, вон, в холме чернеется! — указал пальцем Хохлик, оборачиваясь. — Туда тебе надобно.

И заскакал прочь, поднимая пыль. Так нёсся, что наверняка поставил рекорд. Василий даже присвистнул.

Он и землянку-то эту не сразу разглядел, прошёл мимо раза три, пока не сообразил, что смотрит на стену, обросшую землёй и травой, где вместо двери — провал, обрамлённый жердями. Длинные стебли, клонясь в стороны, почти закрывали его.

Василий постоял немного, набираясь решимости. Потом машинально протянул руку, чтобы постучать, и понял, что стучать-то особо и не во что.

— Эй, хозяин! — позвал он.

Долго ждать не пришлось. Кто-то завозился внутри, зашлёпал, а подойдя ближе, уставился из темноты.

Длинные волосы, похожие на сухую траву, свисали слипшимися прядями и закрывали половину лица, худого и землистого. Был виден один глаз под седой косматой бровью, но он, по крайней мере, находился на правильном месте, а не во лбу. И рука была одна. Ею человек опирался на землю, согнувшись.

Василий представился, но не дождался ответа. Рассказал о заповеднике, но не услышал ни радости, ни возражений. Попросил о помощи, и опять ничего не услышал.

— Нам бы хоть пару серпов или, не знаю, садовые ножницы, — сказал он. — Ещё озеро расчищать, тут бы экскаватор с ковшом, да откуда его взять… Ну, ты же кузнец, может, что-то предложишь? Опыт же у тебя какой-то есть!

Но одноглазый промолчал.

— Окей, — сказал Василий. — Начнём с другого. Может, тебе тут чего-то не хватает? Кузницу построить нужно? Молот добыть, наковальню, что-то ещё? Руду железную?.. Да ты глухой, что ли?

И опять не получил ни ответа, ни знака, что его слышат.

Василий ещё немного покричал. Потом попробовал объяснить жестами, что ему нужно. Потом, найдя прутик, нарисовал на земле серп и грабли, как умел. Одноглазый смотрел, молчал и не двигался.

— Тьфу! — сдался Василий. — Ясно. Можно считать, что кузнеца здесь нет.

Обратно он возвращался мрачный. День едва перевалил за середину, а уже столько всего случилось, и надежда то загоралась, то пропадала.

Другой это мир или бред, ясно одно: отсюда нужно выбираться, а то можно кончить тем, что тронешься умом, выроешь землянку на склоне холма, да так и просидишь остаток дней своих. Этого Василий точно не хотел.

Это вон местным больше ничего и не нужно. Есть крыша над головой, и плевать, что дырявая. Привозят какую-то гуманитарную помощь раз в месяц, и ладненько. Он такую идею придумал, и хоть бы кто оценил! Конечно, проще сидеть на месте ровно. Небось даже если он каким-то чудом отгрохает заповедник и облагородит территорию, они и тут стараться не станут. А ведь нужно ещё убирать, еду готовить, за порядком следить. Гиды нужны. И кто-то должен работать экспонатом, а то на что смотреть, если все попрячутся? Тьфу…

Когда он дошёл до родничка, его настроение окончательно упало. Хохлик уже куда-то делся, остались только Мудрик и Марьяша, а толку от них… Ещё и ждут, надеются, что он договорился с кузнецом, а как тут договоришься, если он как глухая стена? Ладно бы возражал, с возражениями можно работать, а чем прошибить молчание, Василий не знал.

— Всё, нужен другой план, — сказал он им мрачно, подобрал с земли камешек и забросил куда подальше. — Кстати, на площади вроде говорили, что и царского сына сюда сослали — ну, того, жирного, кривого и косого. А где этого урода держат, тоже закрывают? Вот честно, хоть его одного в клетку посади, да и пусть люди за деньги смотрят, а потом на эти деньги наймём бригаду работников. Как его там, Велидур?

Мудрик поднялся и похромал прочь, не сказав ни слова. И Марьяша тоже вскочила, посмотрела с осуждением.

— Нешто ты, Вася, не понял? — укоризненно спросила она, указывая на Мудрика. — А даже пусть и не понял, всё одно, как можно живую душу в клетку сажать? Он уж у царя насиделся, да и никто из нас не заслужил такого. Коли так, пусть уж лучше Казимир жизни наши отнимет, нежели насмешки терпеть!

И она его оставила. Заспешила за Мудриком, догнала, обняла за плечи, и они пошли прочь.

Василий уселся на камень, посмотрел на Волка и сказал:

— Вот блин. Чего я вечно влипаю в тупые ситуации? Ну вот как я мог догадаться, а? Сперва, значит, говорят, что он толстый, как бочка, и весь кривой, и вообще… А-а-а, боже, я домой хочу!

Он вцепился