— Эрик, что ты вытворяешь? Немедленно возвращайся! — крикнул Альфред, а Элиза добавила высоким писклявым голосом:

— Люди же на работу опоздают…

Альфред хотел подняться к Эрику в кабину, но тот предусмотрительно заперся.

Сверху он видел, как все одновременно достали мобильники и принялись звонить, нервно жестикулируя и что-то возмущенно восклицая в пустоту. Эрик догадывался, что́ говорят люди. Они, мол, опоздают на работу, а кто, интересно, компенсирует им моральный ущерб, и вообще, нельзя брать на работу таких пьяниц, они всегда знали, что добром это все не кончится, рабочих мест для своих не хватает, а тут всякие иммигранты, они даже если язык хорошо выучат, все равно…

Все это Эрика совершенно не волновало. Он с удовлетворением отметил, что через некоторое время люди успокоились, разошлись по своим местам и стали наблюдать, как проясняется небо, а из промежутков между тучами льются в море волшебные снопы света. Беспокоило его только одно — ярко-синее пальто Элизиной дочки: любой морской волк знает, что это дурная примета. Однако Эрик поморгал и перестал об этом думать. Он взял курс на океан и принес пассажирам ящик кока-колы и шоколадных батончиков, которые заранее припас для такого случая. Это, видимо, их успокоило: дети притихли, всматриваясь в удаляющийся остров, а взрослые стали проявлять интерес к путешествию.

— Какой у нас курс? — профессионально поинтересовался младший из братьев Т., икнув после кока-колы.

— Сколько времени нам понадобится, чтобы выплыть в открытое море? — хотела знать Элиза, воспитательница детского сада.

— Горючего хватит? — любопытствовал старик С., тот, у которого больные почки.

Во всяком случае, Эрику казалось, что они так говорят. Он старался не смотреть на пассажиров и не волноваться. Взгляд Эрика цеплялся за линию горизонта — темнее, чем вода, и светлее, чем небо, — и теперь она рассекала надвое его зрачок. Впрочем, люди тоже успокоились. Надвинули на лоб шапки, потуже завязали шарфы. Они плыли почти в полной тишине, пока ее не разорвал рокот вертолета и вой полицейских моторок.

* * *

— Есть вещи, которые происходят сами собой, есть путешествия, начинающиеся и заканчивающиеся во сне, есть путешественники, отзывающиеся на смутный сигнал внутренней тревоги. Именно такой человек сегодня предстал перед вами… — так начал свою речь защитник на коротком судебном заседании по делу Эрика. Увы, его проникновенная речь не произвела должного впечатления, и некоторое время наш герой снова провел в тюрьме, надеюсь, не без пользы для себя. Для него ведь все равно нет другой жизни, кроме этой — колышущейся, взятой взаймы у моря и его неисповедимых приливов и отливов.

Но это уже не наше дело.

Однако если бы в заключение этой истории кто-нибудь пожелал развеять свои сомнения относительно всей правды и только правды… Если бы схватил меня за руку, нетерпеливо дернул и воскликнул: «Заклинаю тебя, скажи — по твоему глубочайшему убеждению, правдива ли эта история? Прошу извинить мою излишнюю настойчивость…» — я бы извинила и ответила: «Да поможет мне Бог, честью своей клянусь, что история, которую я поведала вам, дамы и господа, правдива по сути и в общих чертах. Я точно знаю, что произошла она на нашем земном шаре, более того — я сама стояла на палубе этого парома».

Мне вспоминается то, что вспоминал как-то Борхес — будто бы он где-то вычитал, что пасторы в период становления Датской империи объявляли в храмах: душа участника экспедиции на Северный полюс легче обретет спасение. А поскольку желающих было маловато, добавляли, что предприятие это долгое и трудное, не каждому по плечу, только смельчакам. Но добровольцев все равно больше не находилось. Тогда, чтобы сохранить хорошую мину при плохой игре, священнослужители уточнили свой призыв: в сущности, полярной экспедицией можно считать любое путешествие, даже небольшую прогулку или поездку — к примеру, на городском извозчике.

А сегодня, вне всяких сомнений, — даже поездку на метро.

Согласно психологии путешествий, остров представляет собой наиболее архаический, наиболее ранний — досоциальный — этап развития человека, когда личность уже достаточно индивидуализировалась, чтобы достичь определенного уровня самосознания, но еще не вступила в полноценные отношения с себе подобными. Состояние острова — не нарушенное внешними воздействиями пребывание в границах своего «я», род аутизма и нарциссизма. Самостоятельное удовлетворение всех потребностей. Реальность в этом случае представлена одним лишь «я», «ты» и «они» — смутные фантомы, летучие голландцы, на краткий миг показывающиеся вдали, на горизонте — не более того. Возможно, это просто аберрация взгляда, воспитанного на прямой линии, симметрично разделяющей поле зрения на верх и низ.

Я вымарываю со своих карт то, что причиняет мне боль. С них исчезают места, где я споткнулась, упала, где меня ударили, задели за живое, где у меня что-нибудь болело.

Таким манером я стерла несколько больших городов и одну провинцию. Возможно, однажды мне придется стереть целую страну. Карты воспринимают это с пониманием, они тоскуют по белым пятнам, по своему безмятежному детству.

Порой, если мне случалось вновь оказаться в этих исчезнувших местах (я стараюсь не быть злопамятной), я обращалась в глаз, передвигающийся в призрачном городе подобно привидению. Небольшое усилие — и я могла бы просунуть ладонь в самый мощный бетон, пройти по самой многолюдной улице, сквозь ряды машин — целой и невредимой, бесшумно.

Я не делаю этого, принимая правила игры местных жителей. Стараюсь не открывать им территории иллюзии, в которой бедолаги пребывают — стертые. Буду улыбаться и поддакивать. Зачем морочить людям голову — уверять что они не существуют.

Я плохо сплю, если остаюсь в чужом городе всего на одну ночь.

Мегаполис медленно остывал, затихал. Я застряла в отеле авиалиний — стоимость номера была включена в цену билета. Ждала утра.

На тумбочке лежала голубая пачка презервативов. У кровати — Библия и изречения Будды. К сожалению, вилка электрочайника не подходила к розетке — что ж, обойдусь без чая. Впрочем, может, сейчас пора пить кофе? Мое тело понятия не имело, что означает время на часах радиоприемника, стоявшего на тумбочке, хоть цифры и международные, пусть даже арабские. Желтое зарево за окном — занимающийся рассвет или скорее сумерки, сгущающиеся в ночь? Трудно сообразить, что такое эта часть мира, над которой вот-вот появится или только что зашло солнце, — восток или запад. Я сосредоточенно подсчитывала часы в самолете, помогая себе картинкой, которую однажды видела в Интернете: земной шар и линия ночи, движущаяся с востока на запад, словно огромный рот, постепенно заглатывающий мир.

Площадь перед отелем была пуста, вокруг закрытых лотков перелаивались бездомные псы. Должно быть, середина ночи, решила я наконец и, не выпив чаю и не приняв душ, улеглась в постель. Однако в моем личном времени, времени, которое я вожу в своем мобильнике, был ранний вечер. Поэтому не стоило наивно рассчитывать, будто мне удастся уснуть.