Оперчасть лагеря гудела растревоженным ульем, корпя над составлением плана действий в экстремальных условиях.

Личный состав батальона охраны перевели в режим повышенной боевой готовности. Офицеров и сверхсрочников – на казарменное положение.

А за пределами колонии занимал позиции в полевых палаточных городках оперативный полк внутренних войск, готовый в любую секунду войти в зону с примкнутыми штыками для выполнения особо важного задания…

* * *

Ургальские работяги потягивали махорочку и недовольно переговаривались, собравшись у входа на лесопилку. Сегодня поутру всех их взбудоражил посыльный председателя сельсовета, приказавший от имени Устимыча явиться к восьми часам в означенное место.

– Хера ли ему надо?

– А пес его разберет!

– Все неймется. Жил бы себе, как все живут.

– Говорят, лесопилку запустить думает…

– Как же! Запустит! Тут без инженера не обойтись.

– Запчасти, опять же. Где их брать?

– От житуха пошла…

Каждый стремился высказать свое мнение, поддержав таким образом всеобщее негласное пожелание: «Чтоб эта лесопилка горела синим пламенем!»

Работягам что? Стоит заводик и – пусть себе стоит. Никто план не требует. Никто на работу по утрам не гонит. Брага в избах имеется. Дичи в тайге полно. Чего еще человеку надо?

Ну наезжают к председателю из Хабаровска. Ну требуют с него осточертевшие кубометры обрезной сосновой доски. Ну партвзысканиями грозятся. Так это его беда! Ты начальство, ты и отвечай за все про все. С простого таежника взятки гладки.

– Гребёть! И ишшо с ним хтой-то… – оповестил всех первый, кто увидал появившихся на склоне сопки председателя сельсовета и незнакомца рядом с ним. Оба вышагивали бодро, торопясь на оговоренную встречу.

– Во разогнались!

– Тихо ты!..

Устимыч помахал рукой еще издали.

– Здорово, мужики! – приветствовал он, приблизившись.

– Здравкуйте, товарищ председатель, – уныло ответил один за всех.

Обменявшись рукопожатиями, все расступились, давая возможность Устимычу пройти к воротам лесопилки, чтобы отпереть замок.

Спустя некоторое время все сгруппировались в захламленном цехе.

– Хведор Устимыч! – обратился к председателю один из мужиков. – Ты хушь пообъясняй людям, пошто перетребушил ни свет ни заря. А то мы зараз повертаем в обратну.

– Я те повертаю! – не то в шутку, не то всерьез пригрозил Захаров. – Делов я не маю, штоба без интересу вас сбирать тутась, да? А ну, слухать меня!

– Да ты балакай давай!

– Пральна! Чаво грозить-тось? Говоры!

– Значица, так. – Председатель сельсовета Федор Устимыч Захаров степенно закурил и начал речь держать: – Будема, мужички, лесопилку-то запускать нонче.

– Да хтой будеть?! – послышался удивленный вопрос. – Хтой те машины дурковые знаить? Воны жа попереломаны-тить!

– Вот, ён будить! – ответил Устимыч, выталкивая перед собой Соленого. – Знакомьтеся. Куваев Платон Игнатьевич.

– А хтой ён таков? – недовольно спросил

кто-то из толпы. – Откудова будить?

– Вы меня, мужики, не спрашайте, – выставил перед собой ладонь председатель. – Платон перад вами, его и пытайте.

– А чего меня пытать? Я и сам расскажу, кто такой! – переиначив местный говор в шутливый каламбур, с улыбкой подал голос Соленый.

– Глянь-кось, смелай какой выискался-тить!..

– Видали таких!..

– Болтать все горазды, а как до дела…

Мужики были явно недовольны появлением в Ургале чужого да к тому же претендующего на роль начальника.

– Пусть свово нема! Так чужого тож не надо-тить! – летело из толпы.

Устимыч нахмурился, глубоко затягиваясь папиросным дымком. А Соленого, стоящего рядом, казалось, все эти выкрики не касались. Он преспокойно взирал на кипящую негодованием толпу и словно ждал, когда мужики выговорятся вдоволь.

– Погодь-погодь, – тихонько говорил ему председатель сельсовета. – Сейчас я их поуспокою…

– Не надо, – так же тихо отвечал ему Соленый. – Я сам.

– Ну гляди… – неуверенно произнес Захаров. – А то народец у нас зубастый. Чуть что не по нём, загрызёть…

– Подавится…

Переговариваясь таким образом с Устимычем, Соленый поглядывал по сторонам. Рядом с ним валялся на полу металлический ломик длиной чуть больше метра. Тот, кого председатель представил как Платона Куваева, нагнулся и поднял железяку. Нелегкий, мягко говоря, лом крутанулся в его руке, словно невесомая тростинка. Напряжение Соленого выдавали лишь вздувшиеся на шее вены. Взгляд его был жёсток, а движения порывисты.

Толпа работяг отпрянула назад, онемевшая на мгновение.

Затем один из них нагнулся и поднял с полу обрезок металлического уголка. Другой приладил в руке деревянный брус. Кто-то достал из кармана нож. Не приглянулся местным Соленый. И по всему было видно, что назревает драка, которая не прекратится на первой крови. Разошедшиеся в неукротимой удали мужики запросто способны на убийство. И ведь замолотят они перехожего с Тырмы, как пить дать. А потом тихонько вынесут в тайгу да в мари утопят. И никто не дознается. Ушел, скажут, в лес и не вернулся. Поди проверь. И Устимычу накажут, чтоб рот на замке держал. А куда он денется? Будет нем, словно карась на сковородке. Против местного мужика попрешь – себе дороже…

– Слышь, паря! – остерегающе воскликнул Устимыч. – Слышь, не балуй!

Но Соленый, похоже, не собирался прислушиваться к его совету. Он взялся за концы лома обеими руками, сжал губы, поднатужился и… согнул-таки лом, придав ему форму подковы. Сплюнул себе под ноги и затем легко отбросил ни на что не пригодную железяку в сторону, где не было людей.

– Ох! Ёшь твою меть!.. – выдохнули хором мужики.

Лица их вытянулись и побледнели. Они смотрели теперь на Соленого с уважением и не без боязни, пораженные его невероятной силищей.

– Ну ты да-а-л, па-а-ря-а! – восхищенно проговорил Устимыч после того, как его отвисшая нижняя челюсть вернулась в привычное положение. – А я чавой говорил? – победно оглядел он работяг. – Нашенскай мужик! – и одобрительно хлопнул Соленого по плечу.

Толпа загудела. Работяги о чем-то переговаривались между собой. Длилось это минуты три. Затем вперед шагнул один. Было ему лет тридцать от роду. Невысок. Сухощав. Ничем особым не приметен. Лишь взгляд у него был колючий и пристальный. В Ургале мужик слыл первым задирой, спорщиком и острословом. А потому председатель забеспокоился, как бы тот чего не выкинул из ряда вон выходящего.