Площадь у них оказалась, конечно, вовсе никакой и не площадью. Просто дома разошлись в стороны и баня стояла особняком, вот и получилось пустое место. Всё тут поросло цепкой сорной травой и по краям, и даже в середине кое-где. По луже лёгкой лодочкой плыла высохшая тыквенная корка. Кто-то недавно бросил и ощипанную шапку подсолнуха, разорвав надвое, ещё свежую, ватно-белую на сломе.

Окружённый бурьяном, посреди площади стоял навес на двух ногах, с двускатной крышей, а под ним железный котёл на бочке. В этот-то колокол, видно, и бил Тихомир. Сам он стоял рядом с молотком в руках.

Народу собралось негусто, меньше двух десятков. Сидели на поваленных колодах, переминались с ноги на ногу, пересмеивались, толкая друг друга плечами. На первый взгляд люди как люди — болтают, лузгают семечки, шелуху плюют, а присмотришься — нет-нет да и заметишь свиное рыло, или копыто вместо ноги, или и вовсе куриную лапу. Кто в одежде, а кто и без.

На Василия, конечно, сразу уставились, развеселились, зашумели:

— Гляди-кось, каков!

— А патлы-то, патлы! Токмо гребни ломать...

Какой-то темнолицый старичок с торчащей во все стороны бородой, будто из колючих колосьев, подался вперёд и спросил:

— За что угодил-то сюда, добрый молодец? Не нашенского ты роду-племени! Али Казимиру дорожку-то перешёл?

— Ничего я не переходил. Я этого вашего Казимира и не видел, — ответил Василий, останавливаясь у навеса, возле старосты. — Я, это, вообще из других земель.

— Из других? — выкрикнула старушка в платке, тощая, с утиным лицом. — Не из тех ли, откуда Казимира, змея чёрного, к нам занесло? Приглядывать он тя послал, сознайси! Вынюхивать послал, а то и вредить! Ишь...

Народ зашумел. Тихомир стукнул в котёл, призывая к порядку.

Дверь бани со скрипом отворилась, и оттуда отчётливо донеслось:

— У-у, бестолочь! Злыдень!

— Я не вредить, а помочь! — возмутился Василий. — Вы тут как живёте? Вот, посмотрите...

Он повёл рукой.

— Грязно, бедно, а главное, обидно, что Казимир этот ваш...

Он машинально посмотрел на листья лопуха, ещё зажатые в руке, с досадой бросил их и пожалел, что не подготовил речь как следует. Хоть бы пункты набросал. Хотя на чём тут запишешь?..

— С вами поступили несправедливо, — сказал Василий. — Вот вообще не по совести.

Говоря о несправедливости, он вспомнил, что собирался провести ближайшее время за приставкой и заказать пиццу.

— Здесь же и заняться нечем! — с жаром произнёс он. — Смотреть не на что! У вас нет круглосуточной доставки, у вас даже поля не родят. Вон, семечками одними питаетесь — у вас ещё эти семечки поперёк горла не встали?

Он указал рукой. Парень с копытами, сидящий на бревне, замер и кашлянул. К оттопыренной губе прилипла шелуха.

Рядом с ним заёрзал полурослик с плутовским лицом, с кошачьими усами, с кисточками на острых ушах и мягкими, похожими на шерсть волосами, торчащими хохолком между маленьких рожек. Бросил накручивать хвост на руку, прислушался.

— И что, нравится вам такая жизнь? — продолжил Василий. — Сколько вы так существовать собираетесь, до самой смерти?.. Вы, кстати, вообще смертные?

— Ты к чему клонишь-то? — спросили из толпы. — Или по делу давай, или голову нам не морочь. Чаво мы тут собрались-то?

— А вот чего, — предложил Василий. — Надо жизнь налаживать, и я даже знаю, как. Только представьте: сделаем тут заповедник...

Оживившись, он принялся расхаживать перед деревенскими, загибая пальцы.

— Первым делом красоту наведём. Сорняки выполем, дорогу замостим, цветы какие-нибудь воткнём, тыквы декоративные. С домами тоже что-то сделать нужно, хоть крыши подлатать...

Он сделал паузу, осматриваясь, и Мудрик тихо вставил:

— И озеро...

— И озеро, — поддакнул Василий. — Расчистим. Наведём красоту неописуемую, а тогда и слух пустим, что у нас тут чудеса такие, каких больше во всём мире нет. Народ сюда повалит... Забор поставим, у входа билеты продавать будем, чтобы не задаром смотрели, а, значит, чтобы нам выгода была. Сперва они мимо озера пройдут, а там русалки... Мы их в платья новые нарядим, и, может, усадим в лодку, чтобы их видно хорошо было, но не слишком близко. Лодка, скажем, пусть плавает где-то в центре озера...

Задумавшись, он сложил руки на груди и взял себя за подбородок.

— Да, а у ближнего берега, значит, лозники... Кусты мы подстрижём, чтобы обзор не закрывали. Ещё, может, цветы какие-нибудь, чтобы перебить запах...

— Я чаво-то не понимаю, — протянула старушка и дёрнула в стороны концы синего платка, стягивая туже под подбородком. — Нам-то на кой это надобно?

— А я знаю, знаю! — восторженно воскликнул парень с копытами, тот самый, что утром зубоскалил на лавке у ворот. — Мы людей-то приманим, а после как напужаем, ажно до икоты! Вот смеху-то будет!

Полурослик нахмурился, взмахнул волосатыми лапами, встопорщил кошачьи усы. Что-то хотел сказать, но ему не дали.

Кто-то ещё засмеялся, народ загомонил, и крики Василия потонули в шуме. Он умоляюще посмотрел на старосту. Тихомир, поняв намёк, долбанул по котлу.

— Да подождите! — смог наконец вставить Василий. — Никого мы пугать не будем. Просто — пусть ходят, смотрят и деньги за это платят. Или еду приносят, или что вам нужно?