что цветы растут. И где они? В оранжереи. А так вокруг пески. И как бесит меня эта одежда. Бесит всё. Нас тоже. Хочу домой. Отпустите меня в Гималаи, отпустите меня насовсем, а не то я завою, а не то я залаю и кого-нибуть съем. Какие чувства?! Одно лишь чувства — я потерялась…. Чувствую себя Гадей Петрович Хреновой… Нет, надо валить. Берём лыжи и мотаем отсюда, пишем на транспарантах красочно и красиво: “свободу попугаям”. Каким? Какаду! Ох, сейчас как зайду. И кому-то что-то покажу. — таракашки уже кричали чуть ли не плача.

За эти полгода я один лишь раз позвонила родителям. Мама ругалась на меня, куда я пропала. Сказала ей, что душа моя должна после смерти моих любимых успокоится, тогда и приеду. Прошло, наверное, месяца три или четыре. Понимала, что мне надо бы скоро продлевать визу, параллельно учу французский: здесь многие говорят на нём. С помощью частично выученных слов попросила его маму взять меня с собой в город. Она согласилась при условии, что Нурия едет со мной, и мы обязательно заедем к шаману, без одобрения которого брак в принципе невозможен. Ещё, конечно, пришлось надеть их одежду, которую, оказывается, шьют тоже арабы портные. Ни в коем случае нельзя женщине надевать брюки: якобы это не соответствует нормам поведения. Нурия искусно вышивала подушки и палантины. Я научилась делать украшения из ракушек и камней, о своих деньгах, конечно, помалкивала, строя разные планы возвращения домой. Кредитные карточки принимаются только в отдельных местах столицы, но их очень немного. Местных денег — угий — у меня не было, поэтому и купить ничего не могла, а то что с собой привезла перевести в местную валюту не представлялось возможности. Как же я устала от этого. Вплоть до ненависти… Но просто взять и уехать было невероятно сложно. Какой план придумать, как поменять и где мою наличку на угии, чтобы приобрести билет. Понимала, что опять все упиралось в финансы. Да и меня просто так никто бы не отпустил. Я оказалась очень выгодной невестой. Кто ж откажется от бесплатной рабочей силы. Я всё-таки научилась делать украшения и получалось не хуже Нурии. А мамаша очень охоча к деньгам. Да ещё и сказочник, который мне обещал цветы в пустыне, не работал. Вот кто сказал, что рабство отменили! Усмехаясь я одевалась в местную одежду, завязывая и соединяя это странное одеяние, которое ещё и так чудно называлось — Мелихова. Розовый шелк с крупными цветами закрывал меня полностью. Хотя выглядела я в этой обёртке очень даже стильно.

У меня и так вокруг было четыре стены, и чтобы хоть ненадолго выехать — надо или в гости выбираться, или к шаману ехать. Хоть из машины, но на местные окрестности хотелось посмотреть. Мы расселись в машине: мама сказочника со мной сзади, Кернилс за рулём, Нури рядом с ним на пассажирском. Он посмотрел на меня в зеркало заднего вида с надеждой, но я даже не улыбнулась. В начале дня наш путь состоял из визита к его прабабушке. А дальше к шаману. Семья Кернилса, кстати, часто посещала шаманов — местных светил науки, а по-другому — докторов. По-моему, я об этом уже упоминала.

Райончик был так себе. Посреди столицы несколько гектаров трущоб… с помойками прямо на улице и жуткой вонью у меня осталось жуткое впечатление, мамаша даже из машины не вышла. Не знаю, что между ними произошло. Но мне это не понравилось. Мы вышли из машины. Кернилс, как джентльмен, помог мне выйти. Я оглянулась на его мать. Она осталась сидеть внутри, вцепившись прямо мёртвой хваткой в переднее сиденье. Её лица не могла разглядеть, но мне почему-то думалось, что она превратилась в статую. Держась за руки, мы вошли в помещение, которое мало напоминало жилое. Оно было сложено непонятно из чего: то ли из картона, то ли из прогнившей фанеры. Бабулька лежала на старых одеялах в углу, ноги кровоточили, от старости кожа истончилась и малейшие царапины превращались в большие раны. Ей было приятно, что она увидела внука, её родные совсем о ней забыли. И она не видела его около пятнадцати лет. Точнее, его мама забыла о своей бабушке, как только умерла её родительница. Я просто развернулась и вышла… Хотелось бежать, куда глаза глядят, однако взяла себя в руки и молча села в машину. Чем помочь этой старушке. Посмотрела на мать Кернилса — она все ещё сидела молчала. Когда за её сыном закрылась дверь и он завёл машину, она как будто отмерла и стала выговаривать ему что-то на своём диалекте. Потому что понимала, что французский я уже более-менее знаю. А я пыталась справится со слезами, которые меня душили. Мне очень хотелось помочь старушке. Но как, я пока не знала. Решила, что позже спрошу у Нури, что можно сделать. И если получится, обратиться к Екатерине Петровне. На этом я остановила поток своих мыслей. И стала разглядывать пустыню за окном. Песок, везде песок. Это уже было невыносимо. “Позже, Аня, подумаешь об этом завтра”, - повторяла я себе. Помолчать надо… Что-то всё грустно.

В сумрачной комнате было одно единственное окошко в потолке, которое освещало стол местного колдуна. Спиной ко мне сидела женщина. Когда она обернулась, услышав шум, луч света выхватил знакомые черты.

Я была ошарашена: Марьянка, моя пропавшая роднулька-сестрёнка!!! Мы стояли в тени от навеса. И она, видимо, не узнала меня, тем более в этом клоунском местном наряде. Тогда я сказала по-русски:

— Вишни созрели, пошли собирать!

Она вздрогнула, резко обернулась:

— А ты ведёрки взяла?!

Это был наш тайный пароль детства, чтоб от родителей убежать гулять. Мои сопровождающие — Нури и мать Кернилса — переглянулись. А моя душа уже пела: я её нашла!!! Из разных углов комнаты к Марьяне подошли женщины в тёмных, простых одеждах, с почтением взяли под руки и направились к выходу. Проходя мимо, она успела шепнуть:

— Аня, я в плену, у меня сын, помоги…

Я вышла за сестренкой и увидела, как Марьяну усадили в очень дорогую машину, которая уехала в центр Нуакшота. А дальше визит к шаману был уже как в тумане, я была настолько занята своими мыслями. Но я уже ничего не слышала и не замечала. Он что-то раскладывал на своем маленьком столе, дымил благовониями. Теперь мой целью было посольство. Выйдя от шамана, в голове шумело от запахов этого домика. Воздуха бы сейчас. Но на улице опять песок,