Пятном нечетких очертаний светилась снежная полянка на болотине. И все. Больше ничего не было видно. Я сел и попытался успокоиться.

— Спокойно. Спешить некуда. А если улетят, не дождавшись рассвета? Да куда им лететь, не должны. Нужно выпить чаю. А чаю нет. Тогда кофию. Где термос? Нужно включить фонарик. Нет, не нужно. Лучше не ощупь.

— Чь! — фш-ш-ш-ш.

Я протянул руку в угол и наткнулся пальцами на холодную цилиндрическую поверхность.

— Чу! — фш-ш-ш-ш-ш.

Первый глоток чуть теплого кофе показался горячим.

— Спокойно. Что же это с сердцем-то? Может, не нужно было кофе пить? Так я еще и не пил. Господи, а это что?

Над головой кто-то захлопал в ладоши. Точнее, ладонями по бокам лошади. Хотя, и это сравнение не точно. Одна из стенок шалаша чуть дрогнула, хлопки стали удаляться и наконец этот кто-то бубухнулся на землю в нескольких метрах перед шалашом.

— Пошел. Встал. На снег зашел — шуршит. Встал. Снова пошел. Все, уже не слышно его.

Вверху все резко шипело и глухо ворковало, и вдруг слетевший вниз перекрыл все своим чуфыканьем.

— Боже мой, неужели все это происходит со мной? Лишь бы не улетели. Да зачем им улетать-то, господи.

Я сменил положение так, чтобы видеть полянку, и понял наконец, зачем одна доска набита выше других — это было сиденье.

Светало. На снежной корке ясно рисовался силуэт темной птицы. Она двигалась. Вдруг, возникнув из ниоткуда, появилась еще одна и встала с краю. Сверху, мощно хлопая крыльями, упала в темную траву третья и через мгновенье выскочила на снег. Все это время первый ходил заводной игрушкой и чуфыкал. Наконец, один из новичков, похоже, вспомнив о чем-то, встрепенулся, вытянул вперед и вниз шею и торопливо забормотал себе под нос, сообразив, видимо, что в чуфыканье с первым состязаться бесполезно. Второй молчун удивился такому нерешительному поведению, подобрался весь, словно кукарекающий петух, поднял высоко голову и, желая, по-видимому, унизить бормочущего соперника, решительно произнес:

— Фш-ш-ш-ш…

После этого он победоносно оглянулся по сторонам, поводя свернутой набок головенкой, и, оставшись довольным своим поступком, принялся неторопливо наплясывать «Барыню». Первый тем временем все колесил взад-вперед по полянке то так, то эдак чиркая по сыпучему снежку надутыми колесом крыльями и вспыхивая нет-нет белым подхвостьем.

Стало уже очень светло, когда к троице присоединилось еще несколько плясунов. Даже внутри шалаша было видно все, хотя солнце еще не показалось.

На край болотины слетела тетерка и, жеманно кутаясь в теплые крылья, что-то склюнула, повела головой и, никак не решаясь взойти на сыпучий снег, замерла в раздумье. Косачи завертелись, зачуфыкали и забулькали все разом, стараясь оказаться у нее на глазах. Наконец один догадался цапнуть клювом другого, и темные перья закружились над снегом. Я уже был не в силах отличить первого от второго, а второго от последующих, и только смотрел, как петухи парами взлетали друг перед другом, норовя лапой ударить в голову или грудь. Полянка закипела и забурлила, будто в ней живьем варили черных неистовых кур.

Я тихо поднял приготовленный еще с вечера самодельный блокнот с полупрозрачными листами и привязанным к нему карандашом, открыл последнюю чистую страницу и начал рисовать резко исправляя ошибки. Потом перелистнул и через полупрозрачную бумагу обвел рисунок уже без ошибок. Когда дело дошло до детализации птицы, ток вдруг смолк, как по команде.

— Что там такое? — мое сердце сжалось, и рука потянулась к ружью. — Что случилось?

Огромный диск червонного солнца показался за голыми стволами, и первый луч прошел сквозь туманную дымку, отрезая просеку от поляны.

Косачи замерли, будто язычники перед ликом божества, и смолкло все.

Минуты шли, птицы не улетали и не токовали. Одни, нахохлились и неподвижно стояли, другие медленно пошли со снега на траву, что-то склевывая с земли на ходу. Оказываясь в свете солнца, птицы как-то матово поблескивали, словно осыпанные пылью.

Теперь я слишком хорошо увидел, насколько мой рисунок неточен и груб. Перевернул еще лист и, пользуясь контурами нижнего рисунка, начал рисовать заново.

Наконец один из петухов, в котором наверняка поселилась душа, принадлежавшая когда-то горячему горцу, не выдержал паузы, вспрыгнул на середину снежной полянки, как в танцевальный круг, надулся всем, чем мог, и ну чертить крыльями снег Рядом с ним оказался еще один, вытянул вверх голову с глазами навыкате, натужился и громко чуфыкнул. После этого он, хитро прищурив глаз, глянул на соперника: как, мол, я выдал, в полной-то тишине? И туг вновь забухало, забулькало, зашипело сначала на болотине, а потом и вокруг нее.

У косача на рисунке теперь яснее и выразительнее обозначился объем, подчеркнутый мелкой штриховкой основных перьев.

Увлеченные тетеркой снялись с тока пара резвых петухов. Потом взлетел куда-то к вершинам берез еще один. Я, скоро отложив блокнот и бесшумно подняв ружье, сунул стволы в амбразурку. Сразу же возникло ощущение, что все это уже когда-то было со мной. Взвел курки и принялся выцеливать. В каждом стволе было по патрону с тройкой в пластиковом контейнере. На току оставалось пять чернышей, два из которых почти не принимали участия в пляске и песнях. Один стоял ко мне боком. Выстрел прогремел в тот момент, когда он вытянул голову, чтобы чуфыкнуть. Косачи недоуменно замолчали, а тот, в которого я стрелял, забился, переворачиваясь и крутясь по поляне, и вскоре затих. Постояв какое-то время молча, птицы вдруг все разом взмахнули крыльями и стремительно взлетели. Я не ожидал, что это случится так скоро, и замешкался со вторым выстрелом. После него ни одна из птиц не упала.

— Все. Неужели все?

Я быстро натянул на ноги холодные сапоги и, отбросив ветви от входа, спрыгнул в лужу.

Тетерева удалось найти сразу. Он лежал на брюхе белым подхвостьем вверх, раскинув крылья и скрючив одну лапу. Поднятая птица показалась легковатой, но самое главное то, что у нее не было головы — заряд на близком расстоянии кучно пришелся в шею и оторвал голову. Потоптавшись по поляне, я наконец нашел ее, краснобровую с затянутыми пленкой глазами.

— Нет! Ради бога, нет! — в отчаянье я принялся было приставлять голову к теплому еще туловищу, но она не прирастала.

Теперь мне стало ясно, чего я желал более всего — войти в дом под изумленным взглядом брата с косачем, пристегнутым за шею к ремню.

Ложка дегтя. Она такая маленькая, по сравнению с огромной бочкой душистого янтарного меда. Она — пустяк, по сравнению с бочкой. Черт бы побрал эту ложку.

Так думал я, пока шел к месту, где меня должен был забрать дед Саня. Удивительно, но он уже ждал меня и, заметив, как я выхожу из леса, помахал рукой.

Плюхнув свои пожитки в катер и запрыгнув него, я через силу поздоровался.

— Вядать, зря проблукал по затонским девкам-то, — беззлобно поддел дед, видя мое настроение.