Когда же началась его история среди людей? Верно, с какого-нибудь охотника-неудачника, стрелявшего по случаю бекасинником, что повредило лисовину глаз и, может быть, придало ему той наглой смелости, благодаря которой стал он в Кадницах знаменит.

Впервые я узнал о лисовине, не имевшем тогда еще своего звучного имени, от Тютюни. Старик пришел как-то утром с нескрываемым намерением опохмелиться и рассказал случай, можно сказать, забавный, а можно бы и не вспоминать про него. Но вышло так, что у случая оказалось долгое продолжение, и оттого ему следует уделить в рассказе первое место.

Кадницы так облепили крутой берег домами, банями да садами, как пьяный идет в гору — по чертову умыслу, и потому никакого порядка в улицах нет. К тем, кто живет по одну сторону кривой дороги, ручьи текут в дом сами, а те, чей дом оказался с другой стороны, ходят за водой к седым от старости осиновым желобам и носят ее ведрами на коромыслах. Так живет и носит воду Тютюня, а если сказать, как на самом деле, то носит воду старуха его, баба Груня. Вот и шла она с почти полными ведрами домой, боясь оскользнуться на примороженной горушке, и вдруг обмерла: прямо на нее вдоль улицы мчал во всю прыть заяц, а за ним змеилась по колее рыжая шубка. На премину сказать, что будь в Кадницах какое-никакое общество антиохотников, баба Груня непременно была бы в нем лидером ортодоксального крыла — так не любит она убийц божьих животиков. И вот два животика в безумном смертельном пробеге направлялись прямиком к ней. Времени у бабы Груни прийти в себя и на что-либо решиться не было, но она все-таки не растерялась. Скинула кадницкая матерь Терезия ведра в снег и с отчаянным ахом перешибла белянка коромыслом. Опешивий лис замер, уставился на нее большим белым глазом, и давай бог ноги.

— И попала ведь, чертова баба! — умилялся супругой Тютюня. — Чтоб ей пусто было на том свете. Потом жалела косого, убивалась. Я его деру, а она поглядит-поглядит, да захлюпат. Лучше б, баит, я лису прибила.

Так я впервые услышал о лисовине с белым глазом. А необычное прозвище свое лис получил после того, как забрался поутру в курятник Сашки Березнева, поднял там переполох и был замкнут на запор случившейся недалеко сашкиной женой Галкой. С криком она прибежала в дом:

— Сашка! Лиса у кур. Застрели скорей, пока не пожрала всех!

Сашка выскочил в одном валенке, в галифе и рваном тельнике на босое пузо, с переломленным ружьем. На скаку он вставлял в казенник патроны с картечью и сыпал их в снег, продолжая прыгать на обутой ноге к курятнику. Сашка был первым, кто хорошенько рассмотрел одноглазого лиса, ощерившегося под лестницей — насестом. Это был крупный темно-рыжий, почти красный лисовин с голубовато-белым левым глазом. Правый горел огнем и с ненавистью смотрел в лицо близкой смерти. Лис был так пышен, зол и красив, что Сашка невольно залюбовался им, опустил ружье.

Лис попался надежно, и можно было не спешить, — с трех сторон его окружала металлическая сетка-рабица, а с четвертой была дощатая стена. Сашка даже рассмеялся, увидев лису в таком беспомощном положении, жену с испуганными глазами и себя в одном валенке.

— Попался, каторжная рожа! — воскликнул Сашка, победно хохоча над красавцем — лисом. — Отольются тебе квочкины слезки! Сейчас мы тебя оприходуем и шкуры не попортим.

С этими словами он ускакал назад в дом, а когда вернулся уже обутый и с черенком от лопаты, лиса в ловушке не было.

— Не понимаю, куда он делся, как сбежал, — сокрушался Сашка рассказывая нам с Владимиром Петровичем эту историю. — И следов нигде нет. Не по лестнице же удрал! Чудо прям. Да еще глаз этот, как у колдуна.

— Жан Вальжан какой-то, — загадочно процедил Владимир Петрович и, заметив недоумение на сашкином лице, добавил, разведя руками: — Беглый каторжник, а не лис.

— Ей бога не понимаю, как ушел, — будто оправдывался перед нами Сашка и заглядывал в глаза, надеясь, что мы, может, слышали в последнее время что-нибудь такое о лисах, необычное что-нибудь… — Моя говорит, я не верю конечно, — слишком поспешно заверил Сашка. — Мол, есть такой лис— Царь лисов, ну, или там Князь. В общем, его ни убить, ни поймать нельзя, — и снова его взгляд испытующе забегал по нашим глазам.

Владимир Петрович улыбнулся в усы и, как бы рассуждая, заметил:

— Кто его знает. Есть многое такое, друг Гораций…

С тех пор и получил одноглазый лис имя. Может быть, несколько претенциозное и неуместное в нашей приволжской деревне, где до сих пор носят воду на коромыслах и распаривают горох в русских печах. Как рассказчик, я мог бы вполне подобрать что-то более привычное для слуха, но такое уж оно было это имя, и как бы ни выглядело оно нелепо среди среднерусских заснеженных лесов, все еще хранящих посконный дух языческого прошлого, над бескрайними лугами, полными коровьих лепешек, голубых цветов и белых бабочек, я решил сохранить его вызывающую звучность.

Совру, если скажу, что все эти истории оставили меня равнодушным, но и никаких фатальных решений, вроде «не смогу спокойно спать, пока не возьму эту бестию!», я не принимал. Просто всякий раз, как попадались на глаза недалеко от Кадниц лисьи следы, я все примеривался к ним:

— Уж не его ли тут носила нелегкая?

Случилось как-то раз, как гуляли мы с Бесом за Кудьмой, наблюдать охоту тетеревятника на ворону. Взять ее у ястреба не вышло, но помял он птицу изрядно, и жить ей дальше было не суждено. До вечера просидела ворона, нахохлившись, на ветвях тополя, а с темнотой околела и свалилась. На другой день я увидел ее лежащую в снежной лунке у ствола дерева с раскинутыми в стороны черными крыльями, а еще через пару дней ветер гонял по насту только вороные перья. Почти занесенный снегом лисий след тянулся сюда путанной цепью от стогов. Мы с Бесом направились в пяту ему. Найденную ворону зверь отволок от тополя метров за пятьдесят, к коричневым былочкам конского щавеля, и тут умело расправился с падлой, оставив от нее лишь ворох перьев. У стога Бес с настойчивостью обнюхал местечко, которое, видимо, пометил лисовин, и, приладившись то одним, то другим бочком, вскинул заученно заднюю ногу и переметил. Потом он с выразительным рыком и решительностью чистил ноги о снег, а я приговаривал:

— Правильно, собачка! У охотника всегда должны быть чистые лапы.

Дальше мне пробираться по непрочному насту не было никакой возможности, и мы вернулись домой. А на другой день я бросил в тополях двух стреляных ворон, и вскоре их постигла участь первой. Следы снова тянулись от стога, теперь уже хорошо заметные с характерной для лисовина округлостью отпечатка. Лис и на этот раз проходил с северной, скрытой от деревни стороны омета и, судя по тому, как злился Бес, переставил метку в свою пользу. От стога до ворон он крался осторожно, вроде бы мимо спешил, потом резко, как бы испугавшись, сворачивал в сторону от деревни, скатывался по обрывистому берегу небольшого ставка, и наконец оказывался рядом с падлой с противоположной от стога стороны. Схватив ворону, он делал несколько прыжков в направлении стога, а затем бежал рысью к уже знакомым былочкам конского щавеля.

Вторую птицу лис уволок под один из могучих тополей и там закопал в снег, выев только внутренности.