— Спросите Катрину, она все знает. А если знает Катрина, значит, знает и Мари, кухарка от нее ничего не скрывает.

Николя удовлетворенно улыбнулся и протянул Семакгюсу руку.

— Надеюсь, мы все еще друзья?

— Конечно, Николя. Мне как никому хочется, чтобы вы распутали это дело. И не забудьте, ради Бога, о бедняге Сен-Луи.

Отягощенный полученными сведениями и довольный вновь обретенной дружбой Семакгюса, Николя вернулся на улицу Нев-Сент-Огюстен. Он со злорадством подумал, что, пожалуй, господин де Сартин пока обойдется без доклада. Он явится к нему, когда сможет предъявить более существенные результаты своей работы. После их последней встречи он все еще держал обиду на Сартина.

Бурдо ждал его. Лицо инспектора выражало живейшее стремление поделиться своими достижениями. Среди отчетов городской стражи он нашел любопытное сообщение. В субботу 3 февраля, около шести часов утра, патруль, обходивший городские заставы, задержал некую Эмилию, торговку супом, и отвел ее в комиссариат квартала Тампль, где ее допросили. История, которую она рассказала, показалась столь невероятной, что ей не поверили, а показания записали исключительно для проформы. Старуху отпустили. Бурдо решил еще раз допросить ее. Шикарная куртизанка в юности, с возрастом Эмилия стала терять клиентуру; она опускалась все ниже и ниже, пока не оказалась на самом дне. Полиция не раз забирала ее за мелкие прегрешения, а потому найти ее труда не составляло. Бурдо прыгнул в карету, поехал за Эмилией, привез ее в Шатле, допросил и решил пока подержать ее за решеткой. Протокол допроса он протянул Николя.

«Вторник, 6 февраля 1761 года.

К нам, Пьеру Бурдо, полицейскому инспектору Шатле, была доставлена на допрос Жанна Юпен по прозвищу „старуха Эмилия“, торговка супом и штопальщица, берущая работу на дом и проживающая в меблированных комнатах на улице Фобур-дю-Тампль.

Когда ее спросили, правильно ли записаны сообщенные ею сведения, она ответила: „Увы, о Господи, как низко я пала, а все оттого, что много грешила“.

Ее спросили, правда ли, что она ходила на живодерню, что находится на Монфоконе, дабы в нарушение закона и под покровом ночи украсть кусок гнилого мяса, кое и было при ней найдено.

Она ответила, что она, действительно, отправилась на Монфокон поискать там чего-нибудь съедобного.

Ее спросили, не намеревалась ли она сварить из этого мяса суп, которым она торгует.

Она ответила, что намеревалась употребить это мясо для собственного пропитания и что так поступать заставляют ее нужда и голод.

Она готова и хочет сделать признание, при условии, что оно ей зачтется, хотя, конечно, оправдываться ей не в чем, но она, как добрая христианка, хочет облегчить свою совесть.

Она признает, что когда большим ножом отрезала кусок от туши дохлого животного, она услышала конское ржание и увидела, как к месту, где она сидела, приближаются двое мужчин. Испугавшись, она решила, что это патруль, который время от времени совершает обход в этих местах, и она в страхе спряталась, чтобы они ее не заметили. И тут она увидела, как эти двое при свете факела опорожнили две бочки, в которых, как ей показалось, находились окровавленные куски мяса, а также одежда. Еще она сказала, что слышала какой-то треск, а потом эти двое что-то подожгли.

Ее спросили, видела ли она, что эти люди подожгли.

Она ответила, что перепугалась насмерть и потеряла сознание. Очнулась она от холода и сразу бросилась бежать, не стала ничего рассматривать. Потому что к тому времени туда сбежалась большая стая бродячих собак, и она боялась, что собаки на нее набросятся. А когда она возвращалась через заставу в город, ее арестовал караул и доставил ее в участок».

Бурдо решил немедленно отправиться на Монфокон и посмотреть, что там такое выбросили. А чтобы убедиться в точности и правдивости рассказа старухи Эмилии, он предложил взять ее с собой. Если ее слова подтвердятся, значит, в ту ночь, когда исчез Ларден, где-то разыгралась кровавая драма. Под покровом ночи в столице вершится множество нехороших дел, заметил Николя, и пока нет оснований полагать, что между их поисками и темными делишками на Монфоконе имеется какая-то связь. Однако поехать с Бурдо согласился.

Щедрый по натуре своей, Николя крайне бережно относился к деньгам, врученным ему Сартином, тратил их экономно, а потому долго раздумывал, прежде чем нанять извозчика. Когда из камеры в Шатле привели старуху Эмилию, они не стали говорить ей, куда они ее повезут. Николя считал, что, промучившись неизвестностью, бедная женщина, оказавшись на месте происшествия, растеряется и расскажет им все, что, возможно, утаила на допросе. Бывшая придворная куртизанка села рядом с Бурдо, а Николя, устроившись напротив, принялся исподволь ее разглядывать. Ему еще не доводилось сталкиваться с подобным персонажем. Ничтожный осколок некогда роскошного сосуда являл собой жалкое зрелище. Одежда старухи состояла из всевозможных отрепьев, надетых друг на друга. Вероятно, увядшая красавица опасалась, что их украдут, а может, просто спасалась в них от холода. Кое-где сквозь прорехи виднелись остатки былой роскоши: кусочки дорогих тканей, пожелтевшие кружева, вышивки из стразов, золоченое и серебряное шитье. Многослойное тряпье сверху прикрывала широкая тряпка, отдаленно напоминавшая плащ; когда-то это был кусок прекрасного брабантского сукна, но сейчас он походил на свалявшееся одеяло. Слои лохмотьев, словно страницы в книге, позволяли прочесть всю историю этого обломка, оставшегося после крушения корабля человеческой жизни. Из-под бесформенного чепца, подвязанного лентой, выглядывало узкое отечное лицо, на котором, словно две мыши, беспокойно метались серые глаза, жирно подведенные иссиня-черными линиями, напомнившими Николя усы, которые в детстве подрисовывают углем. Изуродованный, никогда не закрывавшийся рот демонстрировал обломки зубов, между которыми трепетал на удивление розовый кончик языка.

Пристальный взгляд Николя заинтриговал Эмилию, и она по старой привычке одарила его таким призывным взором, что он покраснел до корней волос, А сообразив, что сей взгляд означает, пришел в ужас. Убедившись, что для завоевания расположения сыщика она избрала неверный путь, старуха Эмилия вновь приняла смиренный вид. Затем, покопавшись в бесформенном мешке из зеленого шелка, бывшем в лучшие дни дамской сумочкой, она разложила на коленях свои немногочисленные сокровища: краюху черного хлеба, сломанный веер, расшитый стеклярусом, несколько су, ножичек с костяной ручкой, латунную коробочку с помадой и осколок зеркала. Подцепив грязным пальцем немного помады, она поднесла к лицу треугольник зеркала и принялась румянить щеки. Прихорашиваясь, старуха менялась на глазах. К ней возвращались не только прежние привычки, но и тот волнующий облик женщины, милостей которой когда-то домогались герцоги и графы. Отведя назад голову, она повела глазами, желая оценить плоды своих усилий, пощипала губы и попыталась разгладить морщины на лбу. И вместо сидевшей напротив несчастной старухи Николя вдруг увидел перед собой очаровательную фигурку кокетливой девушки, той самой, которая сорок лет назад проводила вечера в обществе регента. Растроганный Николя отвел взгляд.