На второй песне Франка Михаэля я чуть было не заснула.

На третьей мне захотелось зарыдать.

А на пятой я чувствовала, что умираю в страшных мучениях.

Из той части зрительного зала, которая предназначалась для людей с ограниченными возможностями и куда Грег сопроводил Мину и Мохаммеда, он жестом продемонстрировал мне, что готов повеситься и уже обвязывает веревку вокруг шеи. В ответном жесте я приложила два пальца к виску, как дуло пистолета. Элизабет бросила в мою сторону убийственный взгляд. Я поглубже забилась в кресло, пока Изабелль, взобравшись на сиденье, разыгрывала из себя фанатку на подпевках. Или эпилептичку. Сразу не разберешь.

Надо сказать, она была не одинока. Несколько присутствующих на концерте мужчин пытались скрыть горящие огоньки в глазах под маской безразличия, но женщины дали волю чувствам. Я бы не удивилась, если бы в воздух полетели предметы их туалета.

В ряду за нами сидели, вероятно, самые рьяные представительницы фан-клуба певца – около дюжины шестидесятилетних женщин в футболках с изображением своего идола и улыбками акселераток, жертв первой овуляции. Я смотрела на них и представляла, как мы с Марион, в морщинах и седые, вопим что есть мочи на концерте Жан-Жака Гольдмана или «U-2». И вдруг у меня душа ушла в пятки: в десяти метрах от меня сидела Анна, лучшая подруга моей матери.

Если она меня увидит, мать сразу узнает, что я в Биаррице, и тогда придется сказать «прощай» поискам своего пути в одиночестве. Для моей мамы немыслимо предоставить ребенку возможность самому разобраться в себе, когда он переживает непростые времена, даже если это его выбор. Это (и еще кухня) выше ее понимания.

Анна ни в коем случае не должна меня увидеть.

Пока это было несложно, потому что она не отрывала глаз от Франка, но когда он уйдет со сцены, начнется совсем другая история. А не попросить ли мне парик у Люсьенны…

Когда концерт закончился, у меня свело шею. Больше часа я просидела, уставившись в стену с левой стороны. Если Анна меня узнает, она сможет участвовать в шоу «Невероятный талант» под лозунгом: «Я способна идентифицировать человека по форме затылка».

Изабелль размазывает слезы по лицу, у пансионеров довольный вид: они рады, что выбрались за пределы «Тамариска». Даже Леон аплодировал. Если мне удастся выйти отсюда, не столкнувшись с Анной, будем считать, что вечер удался.

– Давайте подождем, пока все выйдут, чтобы не толпиться, – предложила я группе.

– В любом случае мне понадобится целый час, чтобы встать с места, – пошутила Луиза.

– Если вам нужна помощь, можете рассчитывать на меня! – ответил Густав.

Я не должна спускать глаз с этой парочки. Не удивлюсь, если однажды вечером застану их за игрой в стрип-бинго.

– Я бы сбегала по малой нужде! – вдруг заявила Люсьенна.

– Я тоже, – присоединилась к ней Элизабет.

– И про меня не забудьте, – поддержал их Густав.

– Как будто нам нечего делать, кроме как ждать вас… Неужели трудно подложить прокладки? – проворчал Леон.

Луиза посмотрела на него, широко улыбаясь.

– Памперсы увеличивают зад. А некоторым людям, несмотря на их преклонный возраст, небезразлично, как они выглядят. Последуйте нашему примеру и сразу же увидите, насколько лучше себя почувствуете!

Говорят, хотеть – значит мочь. Но когда не хочешь, чтобы что-то произошло, оно все равно происходит. Я из всех сил пыталась избежать встречи с Анной, и все же мы столкнулись с ней нос к носу на выходе из туалета. Что и говорить: не повезло!

А не заговорить ли мне по-словацки, чтобы она подумала, что это мой двойник?

Но как сказать «здравствуй» на словацком языке?

– Здравствуй, Джулия, – произнесла она с натянутой улыбкой.

– О, Анна, привет! А я тебя не видела, ты была на концерте?

Зовите меня Сарой Бернар.

– Да, – ответила она, бросая вокруг беспокойные взгляды.

– Все хорошо?

– Да, да, все отлично! Только…

Она замолчала на несколько секунд.

– Понимаешь, меньше всего я ожидала встретить тебя, ведь я думала, ты в Париже…

Я лихорадочно искала более или менее вразумительную отговорку и не могла придумать ничего путного. Вот и объясняй ей теперь, как я оказалась в Биаррице на концерте Франка Михаэля!

– Твоя мать не должна знать, что я здесь, – продолжала она.

– Что за новости?

– Все, что угодно, только не это. Я ей не говорила, что иду сюда.

– Хорошо. Но зачем эта ложь?

Или как превратить эту ситуацию в поучительный жизненный урок.

– Видишь ли, она поссорилась с Паскаль и думает, что мы больше не общаемся, – прошептала она, кивая на стоящую неподалеку женщину с наколкой в виде портрета Франка Михаэля на бицепсе. – Но я люблю Паскаль, и в то же время не хочу обидеть твою мать, понимаешь?

– Понимаю, я ей ничего не скажу, если только ты не…

– Слушай, я побежала, – перебила меня Анна. – Паскаль торопится, ее муж не ложится спать без нее. Я надеюсь на тебя, договорились?

Она послала мне воздушный поцелуй и умчалась.

Мне не пришлось ничего придумывать и объяснять. И самое главное – мне даже не пришлось просить ее соврать.

Черное облако, которое нависло над моей головой, рассеялось, и дай Бог, чтобы оно никогда больше не омрачило мой путь.

28

Я пришла первой.

Я вообще предпочитаю ждать, потому что мне неловко шагать под его взглядом. Официант спросил, что я хочу заказать, и я ответила, что жду друга и пока сделаю паузу. Вряд ли он обрадовался, поскольку пауза не включена в меню.

Мне было страшно. Руки дрожали, зубы стучали от волнения, последние силы покинули меня. Я не спала всю ночь, а днем, как пьяная, шаталась по дому престарелых и даже дошла до того, что горячо поддержала Мину, когда она заявила, что с нетерпением ждет смерти. Как мне могла придти в голову мысль, что я забыла Марка!

На наше первое свидание я тоже пришла первой. Целый день я готовилась к этой встрече. Полный гоммаж лица и тела, кардинальное уничтожение растительности вплоть до последнего волоска. Увлажняющая и матирующая маска для лица обещала идеальный тон кожи, а волосы были уложены так естественно, что казалось, к ним никогда не прикасалась рука парикмахера. Я почувствовала себя первой подхалимкой в классе, заискивающей перед учителем, когда Марк появился в мятой футболке и со следом от подушки на щеке.

Через два часа я знала, что буду любить его как сумасшедшая до конца своих дней. Четыре часа подготовки, два часа дегустации и семь лет переваривания. Официальное заключение: моя личная жизнь – кастрюля со стряпней.

В руках у него был букет роз, а на губах играла улыбка, которую я так любила: она придавала ему вид неуверенного в себе подростка. Я продолжала сидеть. Мне казалось, что если я встану, то тут же рухну на пол.