– Рост?

– Где-то на голову ниже меня.

– Не бог весть что, – заметил, вздохнув, Сорокин. – Там, в землянке, что-то было?

– Вещи висели по стенкам, две пары, на полу третья валялась. Не стану я присматриваться к чужому тряпью, брезгую. Разве инструмент только и взял, пожалел.

– Понимаю, – Сорокин глянул на часы, – ну вот что, Миша. Бери-ка ноги в руки – и к жене.

– Не пойду.

– Или в клетку, или к Катерине – выбирай, что больше нравится. И подсчитай, сколько ты ее еще не увидишь?

– Я вообще не вернусь.

– Куда ж ты денешься?

Введенский сплюнул.

– Да уж. Угораздило.

– И давно. Ты ж, когда на ней женился, знал, кто она?

– Знал, как же не знать.

– И она знала, кто ты. Почему она согласилась – этого я не знаю, но то, что из-за тебя свою жизнь под откос пустила, – это факт. А ты что потерял?

– Свободу.

– Ну-ну, – укорил Сорокин, – ты по своей дурости ее потерял. А вот ее свободой распоряжаешься без малейшего основания – извини, форменное свинство.

– Я муж! Должна она считаться с моим мнением?

– Ты мне проповеди не читай, не на партсобрании. Ты вот кто на зоне?

– Цемент мешаю.

– Не обидно? С твоими-то мозгами, образованием…

– Работа как работа. Вам какое дело?

– До тебя – никакого. До Катерины есть. Подумал, каково ей – у Натальи на шее сидеть? А печь топить нужно, свечи, керосин нужны, да и дети без денег худо растут. Ты далеко, и вот, говоришь, вообще не вернешься…

– Да вернусь я!

– Во-о-от. А пока ты не вернешься, есть что-то надо. Что ж ей, в дворники идти? На Петровке все-таки посытнее.

Из темноты возмущенно сказали:

– И вовсе я не из-за этого!

Катерина гордо выступила – растрепанная, платок сполз, поверх сорочки – лохматая душегрейка, опорки на ногах, руки в боки, острый нос кверху. Спросила с претензией:

– Чего вы тут за меня вступаетесь? Вы что, парторг или поп? Не нуждаюсь! А этот… пусть катится на все четыре стороны, никто не заплачет!

– Сергеевна, в бутылку не лезь. Он ни при чем и все объяснил про футляр.

– Тогда тем более зачем он нужен! Схрон и без него нашли.

– …И он видел этого вашего душегуба.

Катерина осеклась, сделала два шага вперед, протягивая руки:

– Что?! Миша, это правда? И кто же, кто?!

Вздохнув, Сорокин вопросил в ночной эфир:

– Что за пшенка в голове у этой бабы? Ночь на дворе, слякоть, муж больной, босой, портянки грязные, а она…

– Да ладно. Какая есть, – проворчал Введенский, обнимая жену.

– Ну и марш домой. Михаил Лукич, чуть свет – вон из Москвы. Пулей в колонию. Понял?

– Где не понять.

– И чтобы постоянно, каждую минуту на виду, чтобы каждая собака в лицо видела и могла подтвердить. Усек?

– Да понял, понял.

– Ты, товарищ лейтенант, берешь вот эту вещицу, на вот, – он протянул футляр, – и с утра везешь ее экспертам в НТО.

Катерина, машинально обернув платком ручку, вдруг спросила:

– Доверяете? Не боитесь?

Сорокин, куснув губу, чтобы не рассмеяться, отозвался:

– Чего? Ты что, все отпечатки постираешь? Не боюсь. Ты ведь сначала следак и лишь потом – жена.

– Спасибо.

– Хлебай на здоровье. Нет, там не только Мишины пальцы…

– А вот не факт, – злорадно вставил Введенский, – я в перчатках.

– Ты хитрый леший… Тем более не боюсь. – И куда более серьезно капитан спросил: – Ты ж понимаешь, что работать над делом тебе нельзя?

Катерина твердо сказала:

– Так точно. Отвод заявлю, товарищ капитан, как только Волин появится…

– Завтра же и заявишь, – приказал Сорокин, – пусть другие ищут, кем заменить. Не твое это дело, не женское.

Катерина хотела огрызнуться, к тому же пришли на ум слова такого же рода, сказанные таким же якобы умным человеком. «Воображают о себе всякое», – подумала она, но вслух ничего не сказала, лишь потянула мужа за рукав. Он чуть оттолкнул:

– Ты иди, сейчас догоню.

Дождавшись, пока Катерина отдалится на достаточное расстояние, чтобы не слышать его, Михаил спросил:

– Положим, ей вы доверяете. А мне с какого боку? Воспитательный момент? Морализация?

Сорокин, глянув ему за спину – Катя старательно отворачивалась от них, – ухватил его за ухо, как мальчишку, потянул вниз, приговаривая:

– Поглупел ты, Лукич. Думаешь, я твой каждый шаг не проверил, от порога до порога? Думаешь, с батей не переговорил? Документики не изучил?

– Когда успели? – смиренно спросил Введенский, не думая вырываться.

– На самом деле – нет, нет и нет. Только могу поклясться, что на месте последнего убийства, когда эта вот скрипка пропала, тебя не было.

Отпустил. Михаил, потирая пострадавший орган слуха, заметил:

– Это и я могу поклясться как на духу. Я интересуюсь, чего вы стараетесь семейства нашего ради?

– Ну раз уж как на духу, то ради себя, – признался Сорокин. – Катька мне твоя нужна, и не на Петровке, а тут. Очень нужна, понял?

– А! Так вы не убийцу желаете поймать… Хотя чего рассусоливать – совершенно не понимаю. Запустили бы подсадную.

– Поучи начальство, – задушевно пригрозил Сорокин.

– Да ладно. Так вы не душегуба хотите заловить, а Катьку себе заполучить. И в какой связи?

– В «Родине» перевалочный пункт для беспризорников заселяют. Тут такое начнется… – начал было капитан, но, спохватившись, рыкнул: – Тебе какое дело? Для всех лучше, если она тут будет трудиться, – пусть денег меньше, но и к дому ближе, и спокойнее.

– Ловко, – одобрил Введенский, улыбаясь. – А вот я интересуюсь: ее это устроит? В нашей дыре, с дефективными возиться.

Капитан окончательно рассердился:

– Чего я, вообще, перед тобой оправдываюсь?!

– Не знаю, – честно признался Михаил.

– Вот и вон из Москвы! По этому делу хватать будут каждую собаку, лишь бы бешеную не упустить.

– Это само собой, но все-таки…

– У меня все. – Сорокин пошел прочь.

Выспаться лейтенанту Введенской не удалось. Не все мечты сбываются, может, порой это и к лучшему.

Глава 9

Акимовым тоже не спалось, потому что номинальный глава семьи принялся собираться на Петровку часов с трех ночи. На столе был приготовлен злосчастный «ФЭД», обернутый в наволочку, тут же лежал конверт с негативом. В темноте вещей видно не было, но само их присутствие прогоняло всякий сон, мысли прыгали, идеи вспыхивали, одна другой безумнее. С великим трудом удерживаясь, чтобы не вертеться, Сергей думал, думал.

Фотоаппарат, негативы ничего особого не доказывают – если не предположить, что «ФЭД» принадлежал преступнику. Тому ли, что девочек убивает? Может, и нет, но нельзя и отмахнуться от факта, что поза игрушки, характер