Все работало на германцев, и местность, и погода, и время. С каждым часом нас становилось все меньше, к ним же присоединялись все новые и новые отряды. Свежие, отдохнувшие, полные сил и желания покончить с нами.

Во время одной из вынужденных остановок мимо нас пронесли того самого молодого трибуна, который обвинял нас в попытке мятежа. Он был рассечен чуть ли не надвое, но еще дышал. Кровь алой струей вытекала из ужасной раны и смешивалась с дождевой водой.

— Ну что, трибун, по-прежнему считаешь нас мятежниками? — зло крикнул вслед удаляющимся носилкам Жердь.

Бык, стоявший в это время рядом, молча развернулся и коротко, но сильно ударил легионера в лицо. Тот отлетел на пару шагов и рухнул в грязь. Никто даже не подумал помочь ему подняться.

— Всем приготовиться, — как ни в чем не бывало скомандовал Бык. — Наш черед на фланг идти.

Нашу когорту посылали в охранение чаще других. Вообще бросали на самые беспокойные участки. Из всего восемнадцатого легиона, у нас были самые маленькие потери. Мы были самым боеспособным подразделением. И все благодаря Квинту Быку, который спускал с нас по десять шкур и которого солдаты когорты ненавидели так же, как раньше ненавидели его мы. Время показало, что гоняя нас до седьмого пота по плацу, он попросту спасал наши жизни. В тот день во всей когорте не осталось ни одного солдата, который сказал бы что-нибудь плохое про старшего центуриона. Даже Жердь, поднявшись кое-как и потирая распухающую на глазах скулу, не произнес ни слова. Молча подобрал шлем, надел его и встал в строй.

Преодолев очередную речушку, мы, наконец, выбрались из леса на более или менее ровное поле. Если, конечно, длинную узкую полоску земли, свободной от деревьев, можно назвать полем. Но все же здесь можно было немного раздвинуть ряды и перестроится из колонны в некое подобие каре. Наша когорта шла в стороне от колонны, между основными частями опушкой леса, в котором собирались для очередной атаки германцы. Рядом находились вспомогательные войска и один из трех эскадронов конница. Остальная кавалерия прикрывала тыл каре. Германские всадники крутились невдалеке, забрасывая нас легкими дротиками и стрелами. Приближаться вплотную, правда, пока не решались. Наша кавалерия пыталась отогнать их, как назойливых мух. Но римлян было мало, и они не уходили далеко от тяжелой пехоты. То и дело вспыхивали короткие конные стычки. Германцы, не принимая затяжного боя, отходили к лесу, а римляне возвращались к нам, с перекинутыми поперек седел павшими товарищами, ведя в поводу лишенных седоков коней.

Кавалерия варваров все прибывала. Видно, они решили использовать на этом поле свое преимущество в коннице. Что ж, это было разумно. Рассеять легкую пехоту и стрелков, пробиться к центру каре, к обозу, а потом быстро отхлынуть обратно, не увязая в бою с тяжелыми легионерами. Могло и получится.

Мы находились как раз между нашей колонной и кавалерией варваров. И первый удар должен был прийтись по нам. Бык тоже понял это и приказал идти медленнее, маневрируя так, чтобы не позволить германцам обойти нас стороной. Как могла помогала наша конница, отвлекая внимание варваров, давая нам возможность перестроиться.

Не зря мы проводили долгие часы в учебных битвах, маневрах и строевых упражнениях. Нам не нужно было ни о чем договариваться, не нужно было заранее согласовывать свои планы. Все происходило словно само собой. Конница угадывала наш следующий маневр и оказывалась точно в том месте, где ей надлежало быть. Мы же в свою очередь четко, как на параде, без суеты и толкучки перестраивались, меняли направление движения, прикрывая собой идущую в стороне колонну.

В конце концов, варварам надоело играть с нами в кошки-мышки. Они перестали метаться по полю, и начали стекаться в одну точку, собираясь для решительного удара. Наши всадники решили помешать им сделать это, и бросились в атаку. На полном скаку они врезались в не успевшую еще набрать скорость конную лавину германцев. Раздался ужасающий грохот. Конный бой это всегда страшно. Обезумевшие лошади кусают друг друга, бьют копытами, ржут так, что кажется, это кричит сама изрытая копытами земля. Лязг оружия, треск ломающихся копий, вопли на несколько томительных минут накрыли собой всю равнину. Но вот что-то дрогнуло, будто оборвалась нить, связывающая между собой отдельные фигурки всадников, и мы увидели, что остатки нашего эскадрона стремглав мчатся к нам. А следом за ними вопя и улюлюкая несется волна вражеской кавалерии.

Запели трубы, поднялись и опустились значки манипулов, мы быстро развернулись и перестроились для отражения атаки. Не знаю, на что рассчитывали германцы теперь, когда их попытки обойти наше прикрытие провалились. Может быть, они были слишком самонадеянны и решили, что им удастся легкой пройти сквозь наш строй. Если это было действительно так, то они здорово разочаровались.

На самом деле, остановить конную лавину не так уж и трудно. Здесь главное загнать поглубже животный страх, возникающий при виде несущейся на тебя лошади с вооруженным всадником на спине, который получается вроде как в два с лишним раза выше тебя. Этакое чудовище, способное раздавить, расплющить, раздробить все кости одним ударом. Если не поддашься панике, не дрогнешь, не повернешься к этому чудовищу спиной, у тебя есть неплохой шанс выйти целым из переделки. Нужно только стоять потверже и быть уверенным в тех, кто стоит рядом с тобой, облизывая побелевшие губы.

В таком деле незаменимы длинные копья. Если сбить щиты и ощетиниться навершиями копий, никакая кавалерия не страшна. Но у нас были лишь тяжелые пилумы, которые не очень хорошо подходили для рукопашной, да короткие мечи, незаменимые в плотном бою с пехотой, но не рассчитанные на борьбу с всадниками. Однако мы располагали двумя вещами, с помощью которых не раз одерживали блестящие победы. У нас были мужество и опыт, а это куда надежнее самого крепкого копья.

Когда лавина приблизилась, мы метнули пилумы, целясь в лошадей. Дружное «х-ха!», и первые ряды германцев смешались. Несколько десятков коней, получив дротик в грудь или морду кубарем покатились по земле, сбрасывая седоков. На какую-то долю секунды нам показалось, что атака захлебнулась. Так часто бывает после хорошего залпа, проредившего первую линию врага — кажется, что теперь-то вал надвигающийся на тебя приостановится.

Но германцы не были новичками. Они и не думали отворачивать. Вот они только что были далеко, а спустя какое-то мгновение широкая взмыленная грудь лошади оказывается прямо перед тобой, а сверху на тебя обрушивается топор на длинной рукояти.

Мы были чем-то вроде своеобразных волнорезов на пути лавины германской конницы. Их плотный строй разбился о наши манипулы, буквально вросшие в землю. Как штормовая волна, способная смести все на своем пути, бессильно разбивается на десятки маленьких волн, столкнувшись с выходящими далеко в море каменными волноломами. Мы приняли на себя главный удар этой орущей, визжащей волны. Страшный удар. Германцы атаковали отчаянно, вложив в этот натиск всю свою ненависть.

Волна разбилась, но и нам досталось. Правильные аккуратные квадраты манипулов смешались, рассыпались, сразу став меньше чуть ли не на треть. Бой превратился в отдельные схватки. Конный против пешего. Опыт и сноровка против массы и силы.