Но отчего-то чем больше вглядывался князь в петли истерзанного неведомым колдовством тела, тем больше тревожился за наследника. Слишком быстро растеряла Элька красоту, слишком часто сказывается ж больной. Раньше думал он, что пользуется супружница своим положением, чтобы избегнуть его внимания, но теперь встревожился. Не пытается ли кто навредить наследнику и княгине?

Поняв, что случай в Бялом подтверждает прежние его выводы, Владислав дождался приличного для гостей времени и отправился на женскую половину — осмотреть жену.

Знал лучше всех баб в доме, что сквозь свое же заклинание почти ничего нельзя увидеть — и все-таки пошел. Потянулся своей магией сквозь заслоны заклятья в надежде: крошечный высший маг сумеет дать знать отцу из материнской утробы, что с ним все благополучно.

Ни движения магии не дождался он. Только перепугал ранним посещением Эльжбету и тещу. Агата смотрела овцой, что зажали в угол перед стрижкой, и от этого ее взгляда тревога князя росла.

Может, решили без магии обойтись? Травят Эльку?

Не допустила бы такого Агата. Не станет она жертвовать дочерью, в которой души не чает, чтобы отомстить ему.

— Чем могу я помочь твою грусть развеять? — спросил он ласково у жены. Но оба они понимали — нет между ними места ни ласке, ни нежности. Его княжеская воля против ее бабьего своеволия.

— Не надобно мне ничего, — отозвалась Элька. Словно кошка разозленная фыркнула. — Одна мне отрада, господин и муж мой, когда ты княжескими делами занят.

Теща едва языком не подавилась, услышав такое от дочери, а Владислав только рассмеялся. Есть в мире вещи неизменные, есть. Опоры и столпы. И один из них — Элькина к нему ненависть. А значит, не рухнет мир, удержится.

— Не стану тебя утомлять, женушка. Если нужно будет что, пришли девку, тотчас все сделано будет.

Он поворотился к двери.

— А повитуху-то? — как-то жалобно, с надрывом спросила в спину теща. — Осень скоро, а за ней и зима. Размоет все, дорог не отыщешь. Где тогда станем искать? А ведь Эльжбете рожать еще по снегу. А если и сойдет снег, так снова все Срединные земли в воде стоять будут. Пока твои гонцы будут грязь месить, пока соберутся колдуньи со всех княжеств. Да и пойдут ли хорошие по бездорожью в эти края…

— Проклятые? — договорил за нее князь.

Агата смешалась, отступила.

— Верно говоришь, тещенька, осень скоро. — Владислав бросил взгляд на окно, за которым серело затянутое тучами небо. Коротко теплое время в Срединных землях. Отцветшее лето уже вынашивало в небесном брюхе бесконечные осенние дожди, от которых княжества превратятся в острова, со всех сторон обвитые ливневыми потоками. А потом заморозит, завалит под окна снегом, так что останется только читать при свечах или лучинах, слушать странствующих песенников, если удастся залучить кого на зиму, да ждать, когда мир вновь из белого станет многоцветным.

Выльются первые дожди, постоит еще седьмицу-другую солнышко, согреет напоследок. Права Агата — сейчас надо повитух собирать и смотреть, по теплу.

— Верно ты говоришь, тещенька. Сегодня отправлю вести к соседям. Дней через семь-десять устрою смотрины. Если есть у тебя кто в Бялом на примете, из проверенных колдунов — дай знать, доставим. Да только решать я буду.

Эльжбета приоткрыла рот, чтобы возразить, но смолчала. Агата покорно кивнула, открывая перед зятем дверь. От такого приглашения — убраться из бабьего царства восвояси — грех было отказываться. Князь вышел прочь, велев попавшемуся на дороге слуге кликнуть к нему Игора.

Ночные видения еще бродили где-то внутри, восстав из памяти, не желали успокоиться. От мысли, что нужно спуститься в лишенный солнечного света, пронизанный смертным холодом с ледника подвал к исследованиям, по хребту пробежала холодная волна. Владислав, рыкнув на подвернувшуюся под руку девку, развернулся и вместо того, чтобы пойти на свою половину, вышел через женскую в сад. Сел на траву, запустив пальцы в ее зеленые космы. Сорвалось с ветки тяжелое яблоко, покатилось по земле в ложбинку. Напуганная, метнулась из листвы с тоскливым криком какая-то птица.

Крик прорезал тишину, заметался под низким пологом облаков. И только потом пришло осознание, что вокруг вовсе не тишь. Хлынул откуда-то со стороны обычный дворовый шум: позвякивание упряжи, лязг, шорох, перебранка ямщиков.

Проха поднял голову так резко, что ударился широким лбом о перекладину под сиденьем возка.

— Гжесько, княжич Тадеуш приехал?

Прошка легко узнал голос обладателя больших черных сапог.

Невидимый из возка Гжесько пробормотал что-то. Судя по гневным словам хозяина сапог и самого Гжеськи, княжич еще не воротился. Слышно было, как распрягают лошадей, как сваливают на землю сундуки со скарбом.

Проходимец, прокляв все на свете и себя, что так заспался, завозился под сиденьем, прижался влажным носом к щели между дверью возка и стенкой, засопел, пытаясь понять, куда его занесло. Из щели тянуло влажной землей, лошадиным пометом и оладьями.

Проха невольно заколотил хвостом по полу возка. К оладьям, верно, полагалась сметана или сливки, а может, и мед, а до меду Проха, вопреки собачьей природе, был охоч как беременная баба.

— Слышь, стучало что-то, — раздалось совсем рядом, за стенкой возка. В дверь заглянул холоп, косматый, пегий, но опрятно одетый. К чести господина.

Прошка вжался в темный угол.

— Да не, — отмахнулся другой, отодвигая бдительного в сторону. — Лучше шкуру вытряси, что князьям под ноги постелили. Вот в Бялом чудаки, право слово. Меха под лавку, под ноги, по летнему-то пути. Монет, знать, куры не клюют…

Первый потащил замершего Проху за шкуру к двери, и уж тут гончак не выдержал и с лаем рванулся прочь, перепугав обоих, да и себя, так, что лапы еще долго тряслись, когда Проходимец, отыскав под сараем выкопанный кем-то лаз, забился туда и притих, слушая, как шумят во дворе.

Народу набралось полно. И площадь, и окрестные улицы заполнило цветастым людским морем. Море шумело. Особенно старались бабы, ведь каждая из них считала себя так или иначе причастной к разворачивающемуся действию — у той в княжеских палатах сейчас была сестра или сноха, у той — соседка, а та, что не имела ни родственников, ни соседей, цокала языком и приговаривала, что и ее звали, да не пошла.

Князь Влад Чернский выбирал повитуху.

В палате было душно. Бабье лето царило во всей своей красе. Яркое солнце лезло в окна, словно силясь напоследок ощупать все горячими пальцами. Прохладный ветерок, что попытался было сунуть влажный нос в открытое окно, тотчас отпрянул, натолкнувшись на тяжелый дух людского сборища. Пахло потом, мехом, маслом и уксусом. Народу набилось больше обычного. Кроме советничьих шапок, которых было немного — не жаловал князь Влад советов, на свою голову полагался, — виднелись по сторонам пестрые праздничные сарафаны да меховые душегрейки приближенных ведуний. Красные, разряженные, с намасленными проборами — бабы теснились, с неизменным достоинством задирая подбородки и яростно защищая локтями отвоеванное место в первых рядах. Их мужья, тоскливо поглядывая вокруг, отступали поближе к открытым окнам, которые не спасали от адовой духоты.