передал раз предупреждение – кем-то выраженные угрозы убить начальствующих лиц за введение такой строгой дисциплины. Но надо заметить, что самым тяжелым наказанием был выговор старшего начальника в присутствии части после разбора проступка. Арест не применялся вовсе и даже не был введен в инструкцию-устав школы, так как офицер или солдат, не желавший измениться к лучшему после трех случаев выговора, не исправился бы от ареста и подлежал отчислению или даже разжалованию, в зависимости от серьезности проступка.

Первые две недели было тяжело всем. Начинались занятия в 7 ч. утра, кончались в 7 вечера чередуя ученья в поле с лекциями. Туго вначале прививался и казарменный порядок. Когда я через неделю выехал по делам на день во Владивосток, адъютант доложил мне по телефону, что один рядовой офицер 1-й роты, поручик военного времени В., сделал попытку застрелиться, выстрелив из револьвера себе в правый бок, все офицерство волнуется. Я тотчас вернулся на остров, собрал роту и разъяснил им всю сущность этого некрасивого поступка, что так офицеры не поступают.

Офицеры слушали молча. Но я уже встретил среди массы не одну пару глаз, смотревших на меня не только с пониманием, но и с сочувствующим, прямым, открытым взглядом.

Прошел первый месяц. И какая решительная перемена. Из беспорядочной толпы образовалась стройная воинская часть. Занятия шли полным ходом и уже не утомляли – все втянулись. Усиленная работа и приобретаемые знания давали каждому уверенность в себе, сознание исполняемого долга. А это вместе со здоровым режимом и прекрасным зимним воздухом острова наложило на лица отпечаток мужественности и чистоты.

Много раз представители иностранных миссий просили позволить осмотреть эту новую военную школу. И вот они приехали, приглашенные на одно наше торжество: прибитие мраморной доски к домику где до войны жил на Русском острове ген. Л.Г. Корнилов.

После парада был смотр двух рот. Рота кап. Ярцова показала отчетливое ротное ученье, то, что у нас называлось «на пятачке»: шаг и все приемы, как один, перестроения, как в гвардейской учебной команде. Стояли иностранные офицеры, молча смотрели на спаянную, отчетливую роту, и на их лицах постепенно вырастало удивление, заменившее прежнюю пренебрежительную мину. Когда же после ученья рота вытянулась длинной колонной и, сверкая штыками, уходила по морскому берегу звеня могучей русской песней, все эти представители «пяти великих держав» стояли на своем возвышении из штабеля бревен и, постепенно поворачивая головы вслед уходившей роте, не могли оторвать внимательного взгляда.

Что это? Неужели Россия встает из гроба?..

Мы верили, что да, встает, кончаются ее великие, неизреченные испытания…

Тактическое ученье произвело еще более сильное впечатление. Японский генерал и два офицера до того увлеклись, что сами шли за той и другой частью, то бросались к обходящему взводу, то к пулеметам, отражавшим контратаку. После отбоя они пожимали офицерам руки и говорили: – Да, да, это вот действительно хорошо.

Один из лучших иностранных офицеров, показавший себя большим другом России, американский адмирал Роджерс, прислал мне на следующий день письмо с выражением полного восхищения: «Вид людей всех рот, такой довольный и веселый, доказывает, что они счастливы, а это лучший залог большого успеха, который вы уже достигли».

Ген. Нокс передал школе знамя, подарок возрождающейся Русской армии от Британской – соединенный Русский национальный и Андреевский флаг с образом Георгия Победоносца и с надписью «За веру и спасение Родины». 1 января [1919 г.] состоялось его освящение в нашей военной церкви. Из города приехали корреспонденты русских газет, несмотря на то, что погода была ужасная – один из тех редких даже здесь тайфунов, когда сносятся его силой крыши, вырываются с корнем деревья. Идти против ветра можно было только согнувшись под прямым углом…

Приходилось делать некоторую чистку. Среди массы офицерства военного времени попали два самозванца, таких искусных, что их обнаружили не так-то скоро, затесался один прапорщик, бывший ранее большевицким комиссаром, человек 5 попалось неисправимых. Зато остальные через 2.5 месяца были уже совершенно другие. Отличные русские офицеры, полные сознания долга, связанные честным товариществом, корпоративным духом и знающие свое дело…

Такие же результаты получились и в унтер-офицерских батальонах, где люди постепенно втянулись в работу, утратили навеянные революционными демагогами отчуждение и враждебное чувство к офицеру, теперь отношения были самые нормальные и даже дружеские, чувствовалось, что здесь и офицер и солдат – сыны одного народа. Строевая и полевая подготовка унтер-офицеров после 3-х месяцев не оставляла желать ничего лучшего.

Показателен такой случай: среди присланных мобилизованных кадровых фельдфебелей и унтер-офицеров попал один большевик, который на второй же день начал пропагандировать, сначала устроил вечеринку с балалайкой, а затем завел речь, что опять офицеры хотят на старое повернуть, что-де надо им погоны к плечам гвоздями прибить и т. д. Эффект для большевика получился неожиданный: дежурный по роте из молодых солдат, пробывших в школе около месяца, явился к командиру роты и доложил…

План дальнейшей работы состоял в том, чтобы из этих офицеров и солдат, так сжившихся, одинаково обученных, воспитанных на дисциплине, сформировать две стрелковые бригады, а школу оставить для дальнейшего укомплектования частей этого корпуса. Были разработаны все подробности этого плана. Оставалось только по готовому отдать приказы и продолжать совершенно налаженное дело. Но главный штаб и министерство перерешили. Почему – мне так и не удалось выяснить. Но посылались самые разнообразные приказания: сначала – отправить всех офицеров и унтер-офицеров в распоряжение главного штаба для назначения, затем – поименные списки для отправления по разным городам, причем военный министр брал себе в ординарцы 5 офицеров, наконец, последнее – отправить в три новых дивизии, в Омск, Новониколаевск и Томск.

Наладив на Русском острове дела с новым набором, я отправился вслед за первым выпуском в Омск, пробыв на Дальнем Востоке с ноября до середины марта.

Много приходилось мне видеть в это время различных сторон знаменитой интервенции, в общих чертах об этом сказано, теперь приведу некоторые факты.

Общество христианской молодежи (Y.M.C.A.), или, как их называла вся Сибирь, «христианские мальчики». Опять-таки и тут, послали они в Сибирь большей частью своих агентов из иудейского племени, русских эмигрантов, настроенных к России и Русскому народу непримиримо враждебно. Y.M.C.A. устраивает спектакль для русских и интервентов. Представляется русский офицер с огромным жестяным Георгиевским крестом, женщина русская в виде уличной девки, бородатые мужики и бравый иностранный солдат, который спасает женщину. Вся публика, кроме русских, забавлялась и хохотала. А русские глотали слезы обиды…

Белая Сибирь. В 6-ти гл. Мюнхен, 1923.

Источник: Дело не получило благословения Бога. 1992.

ОТНОШЕНИЕ НАЧАЛЬНИКА ШТАБА ЯПОНСКИХ