– В квартале Мучительных Страстей. Слыхал о таком?

Я кивнул и сказал, что мастер Палемон однажды говорил, будто это один из древнейших кварталов города.

– На самом-то деле – нет. Дальше на юг есть кварталы еще древнее, но там живут одни омофаги. Цитадель ведь раньше была чуть севернее Несса, знаешь?

Я покачал головой.

– Город до сих пор понемногу ползет вверх по реке. Армигерам и оптиматам нужна чистая вода – не для питья, а для рыбных прудов, купален и всего такого. Да еще любой, кто живет слишком близко к морю, как-то не внушает доверия. И нижние кварталы, где вода была хуже всего, в конце концов сдаются. С тех пор как вышел тот закон, оставшиеся там боятся даже разводить огонь – чтобы по дыму их не отыскали.

Я повернулся к окну. Мы уже миновали какие-то неизвестные мне ворота, прогрохотав мимо стражей в шлемах, но все еще находились внутри Цитадели. По обеим сторонам узкого проезда тянулись ряды разбитых окон.

– Станешь подмастерьем – сможешь выходить в город когда угодно, если только ты не на дежурстве.

Я, конечно, знал об этом, но спросил Роха, считает ли он все это приятным.

– Ну не то чтобы очень… Я, честно говоря, был там всего два раза. Оно не то чтобы приятно, но интересно. Только всем вокруг известно, кто ты такой.

– Ты же сказал, что кучер этого не знает.

– Он-то, наверное, не знает… Эти фиакры разъезжают по всему Нессу; кучер может жить где угодно, а в Цитадель попадать раз в году. Но местные знают. Солдаты рассказывают. Им-то что, они могут выходить в город в своей форме.

– Ни в одном из окон нет света. Похоже, в этой части Цитадели вообще никого нет.

– Что ж, все мельчает, с этим ничего не поделать. Еды меньше – значит, и людей будет меньше, пока не придет Новое Солнце.

В фиакре, несмотря на холод, было душно.

– Далеко нам еще? – спросил я.

Рох хмыкнул.

– А ты вроде как беспокоишься?

– Вовсе нет.

– Наверняка да. Ничего, это естественно. Так что не беспокойся насчет своих беспокойств!

– Да я совершенно спокоен.

– Если захочешь, можно все провернуть по-быстрому. С женщиной можно даже не разговаривать – ей все равно. Конечно, она с тобой и побеседует, если захочешь, ведь ты платишь. То есть в данном случае плачу я, но принцип тот же. Она сделает все, чего ты пожелаешь, в пределах разумного. Если ударишь ее или еще что-нибудь в этом духе, цена возрастет.

– А что, люди и вправду так делают?

– Находятся любители. Тебе-то наверняка не захочется, да и из наших, гильдейских, вряд ли хоть кто-нибудь так развлекается – ну разве что выпьет лишку. – Он помолчал. – Вообще-то, эти женщины нарушают закон и поэтому не могут жаловаться…

Фиакр с грохотом свернул в другой проезд, еще уже прежнего. Теперь мы мчались на восток.

Конечным пунктом нашей поездки оказалась одна из тех причудливых построек, какие часто встречаются в старых районах города, где некогда отдельные здания «срастаются» воедино, превращаясь в дикую мешанину пристроек, крыльев и переходов, выполненных в самых разнообразных архитектурных стилях, со шпилями и башнями там, где изначально не планировалось ничего сложнее обыкновенных крыш. Здесь снега было еще больше – а может, он просто успел накопиться, пока мы были в пути. Снег укрывал окружавший здание портик, мягкими подушками лежал на подоконниках, застелил ковром ступени у входа и одел в плащи с капюшонами поддерживавших карнизы деревянных кариатид, словно бы обещавших посетителям тишину, безопасность и соблюдение полной тайны.

За окнами нижнего этажа мерцал неяркий желтоватый свет, другие же были темны. Несмотря на снегопад, кто-то внутри, должно быть, услышал наши шаги. Огромная, видавшая виды дверь распахнулась прежде, чем Рох успел постучать. Войдя, мы оказались в маленькой, узкой прихожей, со стенами и потолком, обитыми голубым атласом, отчего помещение казалось очень похожим на футляр для дорогих украшений. Человек, впустивший нас, был одет в желтый халат и башмаки на толстой подошве; его короткие светлые волосы были зачесаны назад, открывая широкий покатый лоб над гладким, безбородым лицом. Проходя мимо него, я заглянул в его глаза и обнаружил, что словно бы смотрю в окно. Глаза его, блестящие и ровные, точно небо засушливым летом, и вправду вполне могли быть сделаны из стекла.

– Фортуна благосклонна к вам, – сказал человек, подавая нам по бокалу. Голос его мог быть и мужским тенором, и женским контральто. – Сегодня здесь нет никого, кроме вас.

– И девочки наверняка соскучились, – заметил Рох.

– Воистину! О, ты улыбаешься… я вижу, ты не веришь мне, но это – сущая правда. Да, они жалуются, когда у нас много гостей, но и скучают, если к ним не приходит никто. И каждая постарается приятно удивить вас сегодня вечером, вот увидите. И после того как вы покинете нас, будут хвастать перед другими тем, что вы выбрали именно их. Кроме этого, оба вы – юноши симпатичные. – Он сделал паузу, во время которой окинул Роха быстрым взглядом. – Ты бывал у нас и прежде, не так ли? Такие ярко-рыжие волосы трудно забыть. Точно такими дикари далеко на юге изображают своих огненных духов. А у твоего друга – лицо экзультанта… такие нашим девушкам нравятся больше всего! Я понимаю, отчего ты привел его к нам.

Он отворил другую дверь, со стеклянной вставкой, изображающей Искушение. За дверью начинался зал, несомненно, в силу контраста с прихожей, казавшийся много просторнее самого здания. Высокий потолок был украшен белыми, похоже, шелковыми фестонами, отчего помещение напоминало огромный роскошный шатер. Вдоль двух из четырех стен тянулись колоннады – конечно, фальшивые, так как колонны на самом деле были всего лишь полукруглыми пилястрами, укрепленными на стенах, выкрашенных в синий цвет, а архитрав – всего-навсего лепным карнизом, однако, пока мы оставались в центре зала, эффект был почти полным.

В дальнем конце зала, напротив окон, стояло кресло с высокой, точно у трона, спинкой. Человек в желтом халате уселся в него, и я тут же услышал, как где-то в глубине здания зазвенел колокольчик. Устроившись в двух других креслах, поменьше, мы с Рохом ждали в тишине, нарушаемой лишь эхом мелодичного перезвона. Снаружи не доносилось ни звука, но я просто-таки физически ощущал падавший снег. Вино согревало, и, сделав несколько глотков, я увидел дно бокала. Я чувствовал себя словно бы в ожидании начала церемонии в нашей разрушенной часовне, только на сей раз она была куда менее реальной и одновременно куда более серьезной.

– Шатлена Барбея, – объявил хозяин.

В зал вошла высокая женщина, державшаяся так благородно и одетая так вызывающе, что я далеко не сразу понял, что ей никак не больше семнадцати лет. Лицо ее – округлой, совершенной формы, с ясными глазами, небольшим прямым носом и крохотным ртом, подведенным так, чтоб казался еще меньше, – было прекрасно, а волосы, отливавшие золотом, вполне могли бы оказаться париком из настоящей золотой проволоки.