Вроде бы двое мужчин в ковбойских шляпах, но он не уверен, те ли это мужчины, что привезли его с гор к Гранд-Джанкшен. Он не сумел разглядеть их лиц ни тогда, ни теперь.

Даже если бы он их и опознал, возможно, сейчас они уже не те мирные ранчеры, перевозящие седла для родео или конного шоу. Они могли стать частью широкой сети, раскинутой над сухим морем пустыни, чтобы поймать единственного выжившего в той резне в Колорадо.

Теперь они умчались в ночь, не подозревая о том, что проехали в нескольких футах от него… или заметили и решили перехватить при первой же остановке.

Собака сворачивается калачиком на пассажирском сиденье и лежит, опустив голову на консоль, ее глаза поблескивают отраженным светом дисплея.

Поглаживая собаку по голове, почесывая сначала за одним ухом, потом за другим, испуганный мальчик находит успокоение в шелковистой шерсти и тепле своего друга. Ему удается справиться с волнами дрожи, прокатывающимися по телу, но не с холодом, поселившимся внутри.

Нет второго такого беглеца, как он, никого не ищут с таким рвением, не только на Западе, по всей стране, от океана до океана. Мощные силы брошены на поиски, безжалостные охотники бороздят ночь.

Мелодичный голос доносится из радиоприемника, рассказывая историю одинокого ковбоя и его девушки в далеком Техасе, но желание подпевать у мальчика пропало.

Баньши, сорокопуты, рвущие на куски добычу, стая охотящихся койотов, вервольфы под полной луной не могли бы издать более холодящего кровь крика, чем вопль, на который Лайлани отозвалась словом «Синсемилла», – а Микки шагнула к двери и открыла ее.

Спустившись по трем бетонным ступеням на траву в последнем красном отсвете сумерек, Микки осторожно двинулась к забору. Но осторожность не остановила ее: она не сомневалась, что кому-то требуется немедленная помощь, ибо кричал этот человек от невыносимой боли.

По соседнему двору, за покосившимся забором из штакетника, металась фигура в белом одеянии, словно охваченная огнем и пытающаяся сбить пламя. Да только ни единого языка этого самого пламени Микки не разглядела.

Она подумала о пчелах-убийцах, которые также могли заставить фигуру носиться по двору. Но солнце село, а ночью пчелы не летали, пусть пропеченная за день земля излучала достаточно тепла. Да и воздух не вибрировал от сердитого жужжания.

Микки оглянулась на передвижной дом. Лайлани стояла в дверном проеме, в слабом свете свечей четко очерчивался ее силуэт.

– Я еще не съела десерт, – и девочка исчезла из виду.

Призрак в темном соседнем дворе перестал вопить, но и в молчании, столь же тревожном, что и крики, продолжал поворачиваться, извиваться, подпрыгивать. Призрачное белое одеяние раздувалось и кружилось, словно жило в своем ритме.

Подойдя к забору, Микки разглядела, что перед ней человеческое существо, а не гость из других миров. Бледная, гибкая, худая, женщина кружилась, нагибалась, выпрямлялась, вновь кружилась, переступая босыми ногами по выжженной солнцем траве.

Вроде бы физической боли она не испытывала. Возможно, своим танцем пыталась сбросить излишек энергии, но, что более вероятно, то был какой-то спастический припадок.

Она была в длинной комбинации из шелка или нансука[20], красиво расшитой, с широкими бретельками и лифом, отделанным кружевами. Кружева тянулись и по подолу. Чувствовалось, что комбинация не просто вышедшая из моды, она – из далекого прошлого, старинная, женщины могли носить такие не в нынешний век быстрого секса, а в поствикторианскую эпоху, и пролежала она на чердаке, в чьем-то сундуке, многие десятилетия.

Шумно выдыхая, жадно хватая воздух широко раскрытым ртом, женщина, похоже, стремилась довести себя до полного изнеможения.

– Миссис Мэддок? – позвала Микки, двигаясь вдоль забора к упавшей секции.

Жалобный визг, сорвавшийся с губ танцующей женщины, не был ни ответом, ни свидетельством физической боли. Так могла повизгивать несчастная собака, которую вдруг посадили в клетку.

Лежащие на земле штакетины затрещали под ногами Микки, когда она переходила на соседний участок.

А женщина-дервиш вдруг опустилась на землю, не человек – тряпичная кукла, без единой кости, и застыла.

Микки поспешила к ней, встала на колени.

– Миссис Мэддок? Вы в порядке?

Женщина лежала не шевелясь, чуть приподняв верхнюю половину тела на худеньких локотках и опустив голову. Лицо находилось в дюйме-двух от земли, скрытое пологом волос, белоснежных в свете луны и остатка дня, но, наверное, такого же цвета, как у Лайлани. Воздух клокотал у нее в груди. При каждом шумном выдохе волосяной полог раздувался, потом опадал.

С заминкой Микки положила успокаивающую руку на ее плечо, но миссис Мэддок не отреагировала на прикосновение, точно так же, как и на свою фамилию, и на вопрос. Волны дрожи прокатывались по ее телу.

Оставаясь рядом с женщиной, Микки подняла голову и увидела Дженеву, которая стояла на верхней ступеньке лестницы у двери на кухню, наблюдая. Лайлани оставалась в трейлере.

Определенно не понимая, что происходит, тетя Джен радостно помахала ей рукой, должно быть, принимая передвижной дом за океанский лайнер, отправляющийся в долгий круиз.

Микки не удивилась, когда ответила тетушке тем же. За неделю, проведенную у Дженевы, она уже свыклась с ее отношением к плохим новостям и ударам судьбы. Джен встречала любую неудачу не просто со стоическим смирением, а с распростертыми объятиями. Она отказывалась сосредоточивать на ней свое внимание или печалиться из-за случившегося, выказывала твердую решимость воспринимать как скрытое благословение очередную свалившуюся на нее беду, словно нисколько не сомневаясь, что со временем эта беда обязательно обернется благом. Где-то в глубине души Микки понимала, что такой подход к тяготам жизни давал наилучшие результаты, если тебе прострелили голову и ты путаешь сюжеты сентиментальных фильмов с реалиями жизни, но другая ее часть, изменяющаяся Микки, находила не только утешение, но и душевный подъем в философии тетушки Джен.

Дженева вновь помахала рукой, более энергично, но, прежде чем Микки успела продолжить этот разговор жестов в духе Эбботта и Костелло[21], лежащая на земле женщина вдруг жалобно захныкала. Хныканье перешло в долгий, протяжный стон, сменившийся плачем – не лениво катящимися по щекам слезами меланхолической девы, но рыданиями, сотрясающими все тело.

– Что не так? Чем я могу помочь? – обеспокоилась Микки, хотя уже не ожидала ни связного ответа, ни вообще какой-то реакции.