– Это первый и последний раз, – пригрозил физрук.

Пресс с этого дня Лелька с Риткой качали как очумелые. И не зря. К субботе, когда нагрузки стали еще серьезнее, никто уже не смотрел под ноги, на чье пузо он наступает. Лелька уже чувствовала, что мышцы, как у культуристов, расти у нее начинают…

Но беспокоило ее не это. Она никак не могла решить: рассказывать Таньке про туфли и Галину Г. или нет? При себе держать переживания – а номер телефона и адрес Галины Григорьевой, написанные рукой физрука, жгли ее сумочку и бок, на котором Лелька ее носила, – она не могла. Но и Таньке с танцев рассказать все с подробностями отчего-то не могла – что-то мешало.

Лелька перевернулась на живот – покрывало заканчивалось и начиналась травка, – поискала глазами в траве ромашки, но их еще не было. Больше никаких подходящих для гадания «сказать – не сказать» цветочков не было. Лелька вздохнула: придется решать самой.

– А как там ваши кавалеры? – между тем поинтересовалась Танька с танцев.

У Лельки перед носом по одной из травинок ползла божья коровка, то убирая, то вытаскивая крылышки – не знала, лететь ли ей к деткам или обождать.

Лелька перестала думать о туфлях и подумала о Шише и Хоботе.

Шиш и Хобот вежливо здоровались с ней по утрам и прощались вечерами. Иногда даже – благо жили рядом – они все вчетвером шли домой из школы. Хобот травил анекдоты, Ритка изо всех сил хихикала, Шиш думал о своем, а Лелька ныла о том, как у нее все болит. И все! И расходились по домам. И никто никого никуда не приглашал больше. И не строил глазки. И не поглядывал исподтишка. И не краснел, и не бледнел. Как будто ничего между Лелькой и Риткой, и Хоботом, и Шишом не было. Лельке было грустно и обидно думать об этом. Хорошо хоть, приходя домой после изнурительных тренировок, она валилась спать как подкошенная. Ни на что другое у нее попросту не было сил. Даже ревнивая собственница Ритка уже ежесекундно не следила за Лелькой, смотрит та на Хобота или нет, а если смотрит, то каким взглядом. А просто грустно и устало прощалась с парнями в своем дворе и шла домой.

– А никак. Никуда они нас не зовут. Как будто у нас и не было никакого свидания.

– Ой, парни всегда такие, – махнула рукой Танька, – они стесняются, мучаются, сами не знают, чего хотят. Я так своему иногда сама звоню. А то он боится. А я позвоню – он и радуется.

– Я не хочу сама звонить, – вздохнула Лелька, а про себя добавила: «Да и не знаю, кому из них конкретно».

Все эти дни она честно пыталась понять, кто из парней – Шиш или Хобот – ей нравится больше. То она свято верила, что – как и говорил сон – вся ее симпатия к Хоботу – лишь желание доказать подруге, что номер один среди них она, Лелька. То ей казалось, что Хобот на самом деле гораздо интереснее ей, чем Шиш…

Анжелика Альбертовна ткнула ее носом в то, что она, Лелька, совершенно – несмотря на девять лет совместного обучения в одном классе! – не знает, что из себя представляют ее герои, и Лелька немного обиделась. На тренировках, когда нужно было во что бы то ни стало отключиться от происходящего – от ноющих мышц и бесконечного повторения одних и тех же упражнений, – она пыталась проанализировать все, что знает о Шише и Хоботе. Парни были совершенно не похожи друг на друга.

Так, Шишу, например, было наплевать на оценки: если ему был интересен предмет – он слушал, если нет – прогуливал. А Хобот послушно ходил на все уроки, учил, отвечал, расстраивался, если получал «тройку»: ему хотелось быть не только самым красивым, но и прослыть самым умным, быть отличником. Лельке же тоже были важны оценки. Она хотела быть отличницей, хотела, чтобы все ее хвалили, но для этого ей не хватало усидчивости.

Шиш больше молчал и говорил строго по делу. Как будто каждое его слово стоило кучу денег. Если он вдруг начинал в классе что-то рассказывать, это считалось чудом. А Хобот, наоборот, болтал без умолку, лишь бы быть в центре внимания, лишь бы все смотрели на него, раскрыв рты. Хобота Лелька понимала больше – ей тоже было приятно всеобщее внимание, а Шиша – иногда не понимала вовсе.

У Хобота всегда все было просто, ясно и понятно. По крайней мере на словах. Между тем на деле он часто колебался и не мог принять решение. Шиш же наоборот: казалось, его мир был более запутан и менее реален, зато он всегда все делал сразу, не сомневаясь, и доводил до конца. Здесь Лельке, скорее, нравился Шиш: она считала, что это правильно – быстро принимать решение и доводить начатое дело до конца. Сама она не всегда могла соответствовать своему идеалу, но, по крайней мере, старалась достичь его.

А еще Лелька наблюдала за парнями в спортивной секции, и ее мысли подтверждались. И по всему выходило, что Хобот ей был гораздо более близок и понятен, чем Шиш. Хобот как будто был ее братом – она понимала его, и они были очень похожи. Но иногда Лельке казалось, что с каждым днем ей все больше нравится Шиш. Нравится своей непохожестью на нее, загадочностью, новизной. Проблема была в том, что этим же самым он ее и пугал.

Когда Танька предложила ей самой позвонить парням, Лелька тут же представила, как звонит Хоботу. Именно Хоботу! Но при этом… Спрашивает его, как там Шиш.

Девчонки искупались еще раз и стали собираться домой. Теперь Танька рассказывала Лельке про свои приключения на любовном фронте, а та слушала, вникала и время от времени давала дельные, как ей казалось, советы. Лельке по-прежнему очень хотелось рассказать про туфли, странную записку, про Галину Григорьеву, позвонить которой она так и не решилась, но по-прежнему что-то ей мешало. Танька в чем-то очень была похоже на Ритку: такая же прямолинейная, упрямая, смелая и активная. Но все-таки это была не Ритка, не Ритка, не Ритка. Лелька все больше понимала, как она на самом деле скучает по своей лучшей подруге. Именно Ритке хотелось сказать самое главное, поделиться самым важным открытием, которое весь день зудело у Лельки на языке: Галина Г. – судя по адресу на бумажке – жила НА ОДНОЙ ЛЕСТНИЧНОЙ ПЛОЩАДКЕ С ЖЕНЬКОЙ ХАБАНЕНЫМ!

Лелька никогда не задумывалась, что для нее значит дружба с Ритой. Ей казалось, Рита в ее жизни была всегда. Даже несмотря на то, что память упорно подсовывала ей под нос ее другую, детсадовскую, подружку Катю Воробьеву. С Катей Воробьевой они тоже дружили бурно, вместе сбегали за забор детсадовской площадки, вместе страдали по мальчику из группы «Василек». Мечтали пойти в одну школу, в один класс, но не вышло: Лельку отдали в 47-ю, а Катю – в 39. И только потом началась Ритка.

Но для Лельки все-таки Ритка была всегда. Ведь что в детском садике? Там ведь еще детство, там выбор друзей случаен, там все еще не по-настоящему, там одни игры. А вот в школе все совсем по-другому. В их классе 16 девочек, а Лелька выбрала именно Ритку. Смогла даже розовые помпончики ей простить. И Ритка выбрала Лельку. Может быть, ей тоже в Лельке сначала что-то не очень нравилось. А она взяла и закрыла на этот недостаток глаза.

Ритка для Лельки была такая же привычная, как квартира на улице Мелентьевой в доме № 20, как двор с качелями, как здание школы, как родители, как берег озера с пляжем и пирсом, как компьютер у нее в комнате – равная со всем остальным составляющая ее, Лелькиной, жизни. Часть ее жизни. Только гораздо более важная, чем пирс или компьютер. Самая близкая подруга. В отличие, например, от Таньки с танцев или от двоюродной сестры Светки, с которой она тоже дружила. От той же Катьки Воробьевой, с которой они снова начали общаться три года назад в «Контакте». Без Таньки, Светки и Катьки Лелька смогла бы прожить. А без Ритки – нет.