Ее пушистый кот уже сидел у окна и смотрел на меня с настороженным выжиданием. Ждал меня. Или жрать. Впрочем, когда я прошел на кухню, то понял: ни то, ни другое. Лохматая скотина изволила лазить по плите и опрокинуть чайник. Вода разлилась по полу, ручка откололась, а сам чайник выглядел помятым. Перед миской, куда его величеству надлежало насыпать еду, разлилась лужа. Пэрсик задумчиво стоял около нее и раздраженно дергал хвостом.

– Ну не гаденыш ли ты? – поинтересовался я, а кот взглянул философски и потряс передней лапой, как в день нашего первого знакомства. Типа давай, ледышка, убирай. Не видишь, что тут мокро.

Я мелочно заморозил лужу, поэтому, когда в миске появилась вожделенная еда, Пэрсик взглянул на меня как на своего самого злейшего врага. Признаться, я рассчитывал, что Пэрсик преодолеет свою брезгливость и пройдет по льду к еде. Не знаю, чего я хотел добиться таким педагогическим экспериментом, возможно, принятия меня и моей стихии, но поганец орал, терся о мои ноги, шипел, задумчиво сидел, но не сделал ни шагу по холодному скользкому пространству. Пришлось переставлять миску на другое место. Пушистый зверь не желал принимать мой мир, а жаль. Пожалуй, он был единственным, кого я впустил бы. Ну, и его хозяйку. Только вот нежности я к Валенси не испытывал.

Я пришел к Пэрсику и вечером, и на следующий день, а к концу недели он милостиво разрешил себя погладить. После дергал лапами и долго вылизывался, но на следующее утро, едва я материализовался у окна, запрыгнул мне на плечо и потерся мордой о щеку. Правда, потом спрыгнул, долго сидел на батарее, отогревая лапы и зад, и смотрел на меня недовольно, словно говорил: «И что же ты такой холодный?»

Стоило признать, я приходил сюда даже не ради Валенси. И не потому, что ее питомец не выжил бы, если бы я не следил за ним. Мне просто понравилось общаться с Пэрсиком. Он не видел во мне монстра. Пожалуй, я вызывал у него всего лишь недоумение. «Такой хороший и такой холодный…»

Именно это читалось на его морде, когда он меня видел.

* * *

Никогда я так быстро не собиралась.

– Вал, тебе нельзя вставать! – сетовала Жен, бегая с кофтой за мной по пятам.

А я молчала, потому что боялась накричать на сестру. Не могла передать словами, что творилось в душе. Единственное близкое и зависимое от меня существо, вероятнее всего, погибло в пустой квартире от жажды и голода. Просто потому, что хозяйка валялась в бреду, а больше про него никто не вспомнил. Меня душили слезы, ощущение неправильности происходящего заставляло забывать про слабость и одеваться быстрее.

– Давай я схожу с тобой, – несчастно пробормотала сестра, которая, видимо, все же чувствовала себя виноватой.

– Нет. – Я покачала головой. – Не нужно, я сама.

– Буду наблюдать за тобой в окно, – тихо ответила она.

– Дам тебе знать, как дела, – согласилась я, накинула шубу и выбежала на улицу. Мороз обжег щеки и нос, и я поежилась от накатившего ужаса. После того как чуть не замерзла насмерть, на улице я почувствовала себя очень некомфортно. И, наверное, повернула бы назад, если бы не мчалась к Пэрсику.

Чем ближе я была к дому, тем сложнее оказалось сдерживать слезы. Влетела в квартиру, уже рыдая в голос. Я не была наивной и знала: десять дней без воды, еды и людей Пэрсик не выдержит. Но в душе теплилось идиотское «а вдруг». Я даже Женевьев винить не могла. Ни ее, ни Дэвида, ни Китти. Они спасали меня. А вот я! Хороша же была я сама! Столько раз приходила в сознание, но думала только о себе. Точнее – ни о чем.

От увиденной картины в груди застыл всхлип. Я ожидала чего угодно, но не этого. В моем кресле как ни в чем не бывало сидел Ранион. Как всегда, безупречно красивый и холодный. В руках он держал обычный серый шнурок, к которому был привязан фантик от конфеты. За этим фантиком с остервенением домашнего охотника носился Пэрсик, смешно виляя изрядно пожирневшим задом. Лапки торчали в стороны, им мешало отъеденное пузо, и прыгал мой зверь весьма неповоротливо, зато с энтузиазмом.

Ледяной заметил меня сразу же. Вскинул свои нереально синие глаза и тут же рассыпался снежным вихрем. Снежинки попали на Пэрсика. Кот встряхнулся, недовольно закрутился в поисках своего благодетеля, никого не нашел и обиженно мякнул. На меня поганец даже не посмотрел, демонстративно повернулся задом. Я не могла его винить. Я сама себя презирала. А еще испытывала смешанные чувства по отношению к ледяному.

Он едва не убил меня, но спас жизнь моему коту, и я не знала, как ко всему этому относиться. Ранион, видимо, тоже. Иначе как объяснить его странное поведение?

Я выдохнула, разделась и все же сграбастала в объятия теплого и толстого Пэрсика, который, наверное, без меня скучал, но точно не голодал и не страдал. Даже не представляла, что могу испытывать такое облегчение, когда в животе бабочки и в душе невероятное тепло.

Вспомнив, что обещала дать Жен знать, как у меня дела, не выпуская Пэрсика из объятий, уселась на подоконник. Знала: сестра меня видит. Секунду ничего не происходило, а потом стекло начал затягивать лед. Только на этот раз узоры не пугали. Они были удивительно красивыми, тонкими – настоящее произведение искусства. И вились по краю окна, оставляя в середине прозрачное пространство, чтобы я могла любоваться улицей.

Ледяной просил прощения, не зная, что уже сделал для меня нечто невероятно важное. Как бы он ни ненавидел меня, все же в его душе осталась доброта. Хотя бы в отношении тех, кто не способен причинить никому вред и самостоятельно позаботиться о себе. От этих мыслей буквально сжималось сердце.

К Женевьев я больше не вернулась. Не то чтобы я обижалась или злилась. Нет. Просто действительно привыкла жить одна. Я поправилась и больше не хотела никого напрягать. Ну и оставлять Пэрсика, который быстро перестал обижаться и не отходил от меня ни на шаг. Следовал по пятам, а едва я присаживалась, тут же лез на руки, блаженно щурился и начинал мурчать.

Пока мне запретили выходить из дома. Приходил целитель, который лечил нашу семью уже очень давно. Я помнила его еще с того времени, когда была совсем маленькой девочкой. Он выписал мне микстуры от кашля, укрепляющие зелья и полный покой. Я с удовольствием следовала этим советам.

Женевьев притащила два пакета продуктов и забила мой морозильный ларь. Даже Пэрсику принесла скрученные вяленые кусочки крольчатины. Он оценил и слопал две своих дневных нормы за один присест. Я начала оттаивать и оживать, чего не скажешь о Ранионе. После того поцелуя, который до сих пор снился мне по ночам, я видела его лишь однажды, играющим с Пэрсиком. Он не рисовал узоры на моих окнах, не устраивал городу снежный апокалипсис, и иногда мне начинало казаться, что он просто про меня забыл. Но что-то подсказывало: если я вдруг решу уехать из Сноухельма, ледяной очень быстро вспомнит о моем существовании.

Неприятной новостью было то, что Дилан еще не убрался из города. По версии Женевьев, он приболел, пока пробирался по сугробам до Сноухельма, но интуиция подсказывала, что тут все не так просто. Бывший караулил меня, хоть и не показывался на глаза. Подозревала, что рано или поздно судьба нас все же сведет. Главное, оказаться достаточно убедительной и доказать, что не собираюсь становиться его женой. Мне кажется, даже он должен понять: это место меня не отпустит. Так зачем же он здесь? Надеется поквитаться? Но с кем? Со мной или с Ранионом? Если со мной, то зачем? Если с Ранионом, то как?