Кочет говорит тогда:

— А может, я сам поеду тогда, и один этого Чейни поймаю, и все денежки себе заберу.

Лабёф задумался.

— Доставить-то ты его, может, и доставишь, — говорит. — Да только я лично прослежу, чтоб ты за него ничего не получил.

— И как же ты это сделаешь, арестант?

— Оспорю твою заявку. Воды намучу. Им немного понадобится, чтобы отступиться. И когда все закончится, тебе, может, руку пожмут и спасибо скажут за труды, а может, и нет.

— Только попробуй, тут тебе и конец, — говорит Кочет. — И в чем тут твоя выгода?

— А твоя? — спрашивает Лабёф. — Я б не стал сильно рассчитывать, что смогу обставить незнакомого человека.

— Тебя-то я обставлю как пить дать, — говорит Кочет. — Не встречал я еще таких техасцев, которых не мог бы обставить. Только попробуй мне дорогу перейти, Лабёф, опомниться не успеешь, на тебя воз кирпичей обрушится. Пожалеешь, что в Аламо с Трэвисом не остался.[45]

— Стукните его, Кочет, хорошенько, — не выдержала я.

А Лабёф смеется:

— Сдается мне, — говорит, — она опять тобою помыкает. Послушай, мы уж довольно с тобой цапались. Давай вернемся к делу. Ты, как мог, постарался вот этой дамочке угодить, аж из кожи вон лез, а она все равно упорствует. Отправь ее восвояси. Поймаем мы ей этого типа. Ты на это и подписывался. А если с ней что-нибудь случится? Ты об этом подумал? Родичи вину на тебя же и повесят, а то и закон привлекут. Чего ты о себе-то не думаешь? Или считаешь, она будет за твои интересы переживать? Да она тобою пользуется. Надо быть тверже.

И Кочет ему:

— Мне очень бы не хотелось, чтобы с ней что-нибудь произошло.

— У вас всё награда эта из головы нейдет, — говорю тогда я. — А это кот в мешке. От Лабёфа один звон пока, а я вам живые деньги уплатила. Если вы хоть единому его слову верите, сомневаюсь, что в вас хоть капля рассудка осталась. Поглядите, как лыбится. Он вас надует.

Кочет на это мне говорит:

— Так я ж и о себе, сестренка, иногда думать должен.

— Ну и что вы делать собираетесь? — спрашиваю. — На двух табуретках-то и не усидеть, пожалуй.

— Мы его тебе достанем, — отвечает он. — Вот что главное.

— Отдавайте двадцать пять долларов обратно. Вот прямо сейчас, давайте.

— Я уже их потратил.

— Ах вы жалкий мерзавец!

— Постараюсь тебе их вернуть. Почтой вышлю.

— Так я вам и поверила! Если думаете, будто сможете меня так облапошить, вы ошибаетесь! О Мэтти Росс вы еще услышите — и не раз!

Я так разозлилась, что чуть язык себе не откусила. Стерлинг Прайс — кот этот — почуял, в каком я настрое, уши прижал и прыснул у меня с дороги, чтоб не попадаться под ноги.

Наверное, я даже поплакала по пути, только ночь стояла холодная, и когда я дошла до «Монарха», гнев мой остыл до того, что можно было думать без помех и строить планы. Времени нанимать другого следопыта уже не оставалось. Скоро сюда приедет адвокат Дэггетт — меня искать, вероятно, завтра же и приедет. Не пожаловаться ли главному исполнителю? Нет, это и потом можно. Адвокат Дэггетт спустит червивую шкуру с Кочета Когбёрна и приколотит ее к стене. Самое важное — не упускать из виду цели, а цель — поймать Тома Чейни.

Я поужинала и стала собираться. Попросила миссис Флойд наделать мне маленьких сэндвичей из бекона и галет. Хотя не такие уж и маленькие получились — из одного сэндвича миссис Флойд вышло бы два маминых. Только у нее галеты совсем плоские — она в них соды недокладывает. Еще у нее я купила клинышек сыру и сушеных персиков. Все это я положила в мешок.

Миссис Флойд вся просто изводилась от любопытства, и я ей сказала, что отправляюсь с судебными исполнителями на Территорию поглядеть, кого это они там арестовали. Ее это вообще никак не удовлетворило, но я сказала, что никаких подробностей не знаю. И добавила, что меня не будет, скорее всего, несколько дней, а если мама или адвокат Дэггетт станут спрашивать (наверняка), то пускай она их заверит, что у меня все хорошо.

Я свернула одеяло в скатку, мешочек с продуктами сунула внутрь, а потом обмотала все дождевиком и перевязала бечевкой. Поверх своего пальтеца надела папин тяжелый пыльник. Рукава пришлось подвернуть. У меня шляпа была не такая толстая и теплая, как у него, поэтому я поменяла. Она, конечно, мне слишком велика оказалась, поэтому я взяла несколько страниц из «Новой эры», скомкала и затолкала внутрь под ленту, чтобы шляпа на голове хорошо сидела. Затем взяла узел, мешок с пистолетом и пошла на конюшню.

Стоунхилл как раз уходил оттуда. Басил себе под нос гимн «Замужняя земля»[46] — он у меня любимый. А как меня увидел — замолчал.

— Опять ты, — сказал он. — На мустанга жаловаться пришла?

— Нет, я им очень довольна, — ответила я. — Малыш-Черныш теперь — мой «дружок».

— Довольный покупатель — радость на сердце.

— С последнего раза, я вижу, вам стало получше.

— Да, вроде пошел на поправку. Вновь Ричард стал самим собой.[47] Или станет до конца недели. Ты нас покидаешь?

— Выезжаю завтра поутру, вот и решила, не переночевать ли у вас на конюшне. Зачем платить миссис Флойд за всю ночь, коли спать осталось два-три часа?

— И то верно, зачем?

Он завел меня в конюшню и сказал сторожу, что я могу ночью поспать в конторе. Сторожил конюшню один старик. Помог мне вытрясти пыльное одеяло, лежавшее на койке. Я проверила Малыша-Черныша в стойле, убедилась, что у меня все готово. Сторож от меня ни на шаг не отставал.