— Это, — говорит, — будет твоей величайшей ошибкой, техасский поскакун.

Лабёф тогда розгу с отвращением отбросил в сторону и выпрямился.

— Ты с самого начала был за нее, Когбёрн, — говорит. — Так вот, никакой услуги ты ей сейчас не оказываешь. Считаешь, это правильно? А я тебе говорю — нет, неправильно.

А Кочет ему:

— Довольно. Садись давай на лошадь.

Я отряхнула пыль с одежды, в холодном ручейке вымыла руки и лицо. А Малыш-Черныш из него попил. Потом говорю:

— Слушайте меня, я тут кое-что придумала. Эта ваша «проказа» меня на мысль навела. Когда мы Чейни отыщем, хороший план будет — выскочить из-за кустов, оглушить его палками по голове, чтоб лишился чувств. А потом можно связать ему руки-ноги веревками и привезти обратно живым. Что скажете?

Но Кочет рассердился и сказал только:

— Залезай на лошадь.

И мы отправились дальше в глубокомысленном молчании — все втроем ехали теперь вместе, дальше и дальше углублялись на Территорию, невесть чему навстречу.

Настало и прошло время обеда, а мы всё ехали. Я проголодалась, у меня все уже болело, но я не роптала, потому что ясное дело: стоит пожаловаться или что-нибудь сказать, они меня заклеймят «неженкой». А я решила не давать им ни малейшего повода меня бранить. Сверху посыпались влажные хлопья снега, потом заморосило, потом вообще все кончилось и выглянуло солнце. Мы свернули влево с дороги на Форт-Гибсон и направились вниз на юг, обратно к реке Арканзас. Я говорю «вниз». Юг «внизу» не больше, чем север «наверху». Я видела карты у переселенцев, которые ехали в Калифорнию, — так там запад был наверху, а восток внизу.

На привал мы остановились у лавки на речном берегу. За ней лежала небольшая паромная переправа.

Мы спешились и привязали лошадей. Ноги у меня гудели и подкашивались, и на земле я поначалу стояла нетвердо. Ничто так не сбивает спесь, как добрая прогулка верхом.

К крыльцу лавки был привязан черный мул. На шее у него была хлопковая веревка — пропущена под самой челюстью. От солнца она, мокрая, затянулась туже, и бедная животина давилась и задыхалась. Чем больше мул дергал веревку, тем хуже ему становилось. А на крыльце сидели два злых мальчишки, смеялись над бедою мула. Один мальчишка белый, другой индеец. Лет по семнадцати оба.

Кочет своим кинжалом полоснул по веревке, и мулу опять стало легко дышать. Благодарная скотина отошла подальше, качая головой. Ступенькой у крыльца служил кипарисовый пень. Кочет поднялся первым, подошел к мальчишкам и пинками согнал их в грязь — прямо подошвой в спину скинул.

— Развлекаетесь, значит? — спрашивает. Те ужасно удивились.

Лавку держал человек по фамилии Багби, у него жена была индеанка. Они уже пообедали, но женщина разогрела нам сомика, что у них от обеда осталось. Мы с Лабёфом сели за стол у печи и поели, а Кочет ушел в глубину лавки совещаться с Багби.

Индеанка хорошо говорила по-английски, и я, к своему удивлению, узнала, что и она пресвитерианка. Ее миссионер учил. Вот проповедники у нас были в те дни! Воистину несли слово Божье «по дорогам и изгородям».[50] Миссис Багби была не камберлендской пресвитерианкой, а принадлежала к Пресвитерианской церкви США, она же Южная.[51] Нет, я против камберлендов ничего не имею. От пресвитерианской церкви они откололись, потому что не верили, будто проповеднику требуется какое-то образование. Но это еще ничего, а вот в Предопределении путаются. Не вполне его приемлют. Готова признать, это учение трудное, оно противоречит нашим земным представлениям о честной игре, но его никак не обойдешь. Почитайте 1-е Коринфянам, 6: 13, и 2-е Тимофею, 1: 9–10. А еще 1-е Петра, 1: 2, 19–20, и Римлянам, 11: 7.[52] Вот все и поймете. Павлу и Силе пригодилось, сгодится и мне. Вам тоже не помешает.

Кочет свои переговоры закончил и подсел к нашему рыбному обеду. Миссис Багби мне с собой завернула имбирных пряников. А когда мы на крыльцо вышли, Кочет опять мальчишек сапогом в грязь столкнул.

— Где Вёрджил? — спрашивает.

Белый мальчишка ему:

— Они с мистером Симмонзом поехали по низинам отбившихся ловить.

— А кто на пароме остался?

— Мы с Джонни.

— Да вам же тяму не хватит паром водить. Ни тому ни другому.

— Мы умеем его водить.

— Вот давайте и займемся.

— А мистер Симмонз спросит, кто его мула отвязал, — сказал мальчишка.

— Скажешь, мистер Джеймс, банковский ревизор округа Клей, штат Миссури, — ответил Кочет. — Имя запомнишь?

— Да, сэр.

Мы подвели лошадей к кромке воды. Лодка — скорее, плот — была утлой, воду хлебала, и лошади ржанули и заупрямились, когда мы стали заводить их на борт. Да и кто бы их упрекнул? Лабёфу пришлось своему косматому мустангу шоры надевать. Мы все на этот паром едва поместились.

Прежде чем отдать концы, белый мальчишка переспросил:

— Джеймс, говорите?

— Точно, — отвечает Кочет.

— Мальчишки Джеймсы, говорят, задохлики.

— А один растолстел, — говорит Кочет.

— Что-то не верится мне, что вы из них. Ни на Джесси, ни на Фрэнка не похожи.[53]

— Мул-то далеко не убредет. — Кочет ему. — А вот ты давай блюди себя, мальчонка, не то вернусь как-нибудь темной ночью да башку тебе отрежу, пусть вороны глаза поклюют. Теперь же вы с адмиралом Семмзом[54] перевезите-ка нас на тот берег — да побыстрей давайте.