Божий, — записывает в Дневнике Исидор. Потом еще раз на полях: Мир — Божий.

* * *

Кто первым начал разговор о Дефо? Видимо, Чагин. Чем-то Дефо напомнил ему Шлимана.

— Чем же? — спросил его Вельский.

— В жизни обоих реальность часто оказывается вымыслом.

— Причины — разные, — сказал, подумав, Вельский. — Шлиман был романтиком, а Дефо им не был.

Дефо посвятили отдельное заседание Шлимановского кружка. Дефо — фигура сомнительная, доносчик и интриган. Стоял у истоков политического сыска.

Вера тогда спросила:

— Как же он смог написать «Робинзона Крузо»?

— В каждом человеке есть что-то хорошее, — ответил Вельский. — Всё лучшее, что было в Дефо, он поместил в свой роман. Любое творчество — это своего рода оправдание.

— Как роман может оправдать интриги?

— Может, — неожиданно сказал Альберт.

Вельский предложил присутствующим разделиться на прокуроров и адвокатов. Адвокатом Дефо выступала Ляля.

— Дефо утверждал, что всегда поступал в соответствии со своими убеждениями, — сказала она. — И у нас нет оснований ему не верить.

Вера засмеялась:

— К сожалению, его убеждения постоянно менялись. Часто — на противоположные.

— Человеку свойственно идти вперед, — возразил Альберт.

— А потом назад, — Вера снова засмеялась.

Принадлежа к религиозному движению диссентеров, Дефо анонимно призывал к расправе с ними (за это он был приговорен к позорному столбу). Несколько раз переходил от тори к вигам и обратно, становясь тайным агентом обеих партий. В постоянном предательстве Дефо Чагину виделось своего рода вдохновение, не имевшее отношения к обычной корысти. Мутная, завораживающая поэзия измены.

В Шлимановском кружке Дефо все-таки оправдали, и главным основанием стал (конечно же) «Робинзон Крузо». Он всё оправдывает.

В тот вечер Исидор с Верой долго гуляли. Вера вернулась к разговору о Дефо:

— Не знаю, что может быть оправданием для интриг и доносов.

Каждое ее слово резало Исидора прямо по сердцу.

Вера остановилась и посмотрела на него.

— Ну, что ты молчишь? Ты не согласен?

— Согласен, — ответил Исидор.

В этот момент он видел свое изрезанное сердце, из которого, как из сжатой пальцами губки, сочилась кровь.

* * *

— А что оправдает нас? — спросил Николай Петрович, выслушав рассказ Чагина о заседании.

— Нам не в чем оправдываться, — отрезал Николай Иванович. — Мы отвечаем за безопасность Городской библиотеки.

Встреча с Николаями Чагина удивила, и прежде всего — Николай Иванович: в нем произошли какие-то изменения. Наряду с эпизодическими матами в речи его мелькнуло два-три выражения, совершенно ему не свойственных. Так, в конце разговора он вдруг сказал Николаю Петровичу:

— Ответьте мне, любезнейший, а что оправдало бы вас? Ну, если бы вы — чисто гипотетически — нуждались в оправдании.

Чисто гипотетически… Голос Николая Ивановича был неожиданно тонок и дрожащ. Николай Петрович бросил на него быстрый взгляд.

— Меня? Что оправдало бы? — Надув щеки, он выдул воздух в несколько приемов. — Резьба по дереву. Вырезаю наличники, иногда — маски. — Он посмотрел на Исидора. — Знаете, африканские такие маски? Вот их я и режу.

Николай Иванович хмуро кивнул и попрощался.

Дождавшись, когда тот скроется за поворотом, Николай Петрович сказал:

— В моем добровольном помощнике появилась какая-то странность. Я объясняю это ударом о ступеньку.

Подумав, добавил:

— А может, это влияние библиотеки? Он говорит, что стал читать книги.

Они двинулись в сторону метро «Василеостровская». На углу Среднего проспекта и 2-й линии Николай Петрович сказал:

— Здесь я живу. — Он показал на дом, стоящий в лесах. — Зайдем?

Поколебавшись, Исидор согласился.

Хозяин квартиры жил один. Всюду, включая коридор, вдоль стен размещались стеллажи, на которых были расставлены предметы, призванные Николая Петровича оправдать. В комнате у окна стоял небольшой верстак, возле которого были сложены пилы, лобзики и стамески.

— Сперва я резал наличники, — поделился Николай Петрович. — А потом уж как-то пришел к маскам.

Знатоком масок Исидор себя не считал, но даже без пояснений было очевидно, что вырезанные им маски — африканские. Всемирная отзывчивость Николая Петровича. Маски не смеялись и не плакали, они выражали какие-то другие чувства. В основном — гнев. Может быть, Николаю Петровичу в жизни не хватало, чтобы его пугали?

В гостях Чагин пробыл недолго. Выпив чаю, он распрощался и ушел. Уже в дверях Николай Петрович подарил ему маску — как показалось Исидору, самую страшную. Придя домой, он поставил ее на стеллаж на уровне лица. В первый же вечер у него и Веры возникло стойкое чувство, что они находятся под ее гневным наблюдением. Конкретных претензий маска не предъявляла, но общий ее настрой был неодобрительным. Подумав, Чагин поставил ее на самую высокую полку, но чувство неуюта исчезло лишь тогда, когда Вера попросила повернуть маску обратной стороной.

Я поднял голову: она там всё еще стояла.

* * *

Для Исидора настали дни величайшего счастья и величайшей муки. Просыпался он раньше Веры и долго смотрел на нее спящую. Здесь у Чагина следует каталог ее родинок и особых примет. На левой руке — прививка от оспы, в правой нижней части живота — шрам после вырезанного аппендицита. Строго говоря, ни то, ни другое особыми приметами не является, особенно прививка. Именно по ней бывшие граждане СССР узнают друг друга на иностранных пляжах.

По вечерам они иногда читали вслух. Начали с «Робинзона Крузо», это было предложение Веры. Чтение и стало главной болью Чагина, ведь на месте Дефо он неизменно представлял себя. Иногда ему снилось, как в течение трех дней он стоит, прикованный к позорному столбу. Таково было наказание Дефо за одну из самых сомнительных его мистификаций. Две соединенные колодки с отверстиями для головы и рук. Все имели право бросить в него чем угодно. И бросали.

В выходные нередко ездили за город. В таких случаях Вера просила Исидора подготовиться и прочитать на природе, запомнив, пару-тройку глав. Она говорила, что это избавляло от необходимости носить с собой книгу. На самом деле (и Чагин это знал) Вера всякий раз наслаждалась его удивительным даром, использовала любой случай, чтобы заставить память Исидора играть новыми красками. Порой ему казалось, что Вера любит не его, а этот дар.

Когда «Робинзона Крузо» дочитали, Чагин вздохнул с облегчением. Следующим чтением — его выбрала опять-таки Вера — стали «Старосветские помещики».

Она тогда сказала:

— Это — повесть о великой любви.

— Ты бы хотела, чтобы у нас была такая? — спросил Исидор.

Вера задумалась.

— Мы — другие, и любовь у нас другая. Я бы хотела, чтобы она была такой же сильной.

* * *

Это место из Дневника я прочитал Нике. Спросил, равняясь на Исидора:

— Что ты думаешь о нашей любви?

— А ты уверен,