Увы, расчет Туррибия оказался неверным. То ли Фавст почувствовал недоброе, то ли у него были свои осведомители в схоле агентов, но только на встречу с Марком он не явился. Старый выжига, а с ним вместе и Туррибий напрасно прождали обоз, утонувший во мраке. Впрочем, Туррибий и Климент, огорченные неудачей, все-таки вытрясли из Марка все наличные деньги, но убивать его не стали – уж очень ценный во всех отношениях был человек.

– Это же грабеж, высокородный Туррибий, – обиделся на комита агентов Марк. – Мы так с тобой не договаривались.

– Молчи, старик, – небрежно бросил ему Климент, – а то мы решим, что это ты предупредил Фавста.

– Будьте вы трижды прокляты! – напутствовал обидчиков старый негодяй, но его крик так и остался гласом вопиющего в пустыне.

Выезд императора на пепелище был обставлен с подобающей пышностью. И хотя со дня гибели Галлы Плацидии миновало уже девять дней, горе божественного Гонория воистину не знало границ. Рыдал он очень натурально, оплакивая сразу и сестру, и племянника с племянницей. Епископ Антонин здесь же на месте жуткой трагедии отслужил заупокойную службу по рабе Божьей Плацидии и двум чадам ее. Имя Пульхерии не было даже упомянуто. Антонин вдруг заупрямился, и его с трудом удалось уговорить отпеть хотя бы сестру императора. К сожалению, запах сгоревшей плоти давал о себе знать даже спустя девять дней, поэтому прощание божественного Гонория с горячо любимой Плацидией пришлось свернуть. Префект Иовий и магистр двора Олимпий подхватили под руки скорбящего императора и проводили его до кареты.

– Я хочу, чтобы над местом ее гибели был насыпан высокий холм, – всхлипнул Гонорий.

– Это будет сделано в ближайшие дни, – дуэтом отозвались Иовий и Олимпий.

– Надгробную плиту не забудьте. Из мрамора, – спохватился Гонорий. – Я сам напишу для нее эпитафию.

На этом император успокоился. Возвратился он с пепелища тихим и умиротворенным, хорошо покушал и отправился почивать. Сиятельный магистр вздохнул с облегчением – буря, которой он ждал, так и не разразилась. Божественный Гонорий смирился с потерей, и теперь пришла пора подумать о его преемнике.

– Неужели Иоанн? – вопросительно глянул на префекта Италии магистр двора.

– У Иоанна два достоинства: во-первых, он молод, а во-вторых, глуп, – усмехнулся Иовий.

– Но я полагал, что ты сам мог бы… – начал было магистр двора.

– А зачем, Олимпий? – пожал плечами префект. – Никто не поверит, что Гонорий добровольно назвал меня своим соправителем. Начнется смута. Вмешается Константинополь. Пусть пока будет Иоанн. А потом мы подыщем ему замену.

Пораскинув умом, Олимпий пришел к выводу, что префект, пожалуй, прав, властвовать из-за чужой спины порой куда удобнее, чем самому подставляться под ядовитые стрелы, летящие со всех сторон.

Божественный Феодосий, сын Аркадия, внук Феодосия Великого, гостей не ждал. Молодой император недавно женился, у него родилась дочь, и впечатлений от этих двух знаменательных событий для тихого мечтательного Феодосия хватило бы на десять лет вперед. К сожалению, жизнь распорядилась по-иному. Приезд тетки Плацидии вывел молодого императора из равновесия, и он сорвался, быть может, впервые в жизни. Дошло до того, что он повысил голос на свою старшую сестру Пелагею, в которой не чаял души и которой доверял больше, чем кому бы то ни было в этом мире. И, надо признать, сиятельная Пелагея, особа, отличающаяся редкостным благочестием, была достойна этого доверия. Собственно, именно Пелагея, унаследовавшая ум и характер великого деда, с пятнадцати лет управляла империей, опираясь на плечи мудрых византийских мужей, среди коих далеко не последнее место занимал дядя Феодосия и Пелагеи по матери, магистр пехоты, сиятельный Аспар. Именно он своим мудрым вмешательством предотвратил ссору между братом и сестрой.

– Мы не можем прогнать из Константинополя родную дочь Феодосия Великого, – мягко сказал Аспар, укоризненно глядя на Пелагею.

Пелагея красотой не отличалась даже в юные годы. Сейчас, когда ей исполнилось двадцать пять лет, она выглядела почти сорокалетней. Сказывались, видимо, посты, которыми она изнуряла свой организм, и девственность, совершенно неуместная, по мнению Аспара, для живущей в миру женщины. В последнее время дворец императора превратился едва ли не в женский монастырь, поскольку из него были изгнаны все мужчины, дабы не вводить в соблазн сестер Феодосия. Всевластие Пелагеи не нравилось юной супруге императора, которая вовсе не собиралась проводить свои дни в постах и молитвах. Однако сиятельная Евдокия вряд ли решилась бы на открытый бунт, если бы не приезд в Константинополь Галлы Плацидии. Аспару стоило только бросить взгляд на сорокалетнюю матрону, как он сразу же понял, что бури не миновать. И от души посочувствовал своему племяннику Феодосию. Жизнелюбивая Плацидия с помпой поселилась в апартаментах, выделенных ей племянником. Нельзя сказать, что Галла Плацидия повела разгульный образ жизни, оправдывая тем самым свою дурную репутацию, но и подчинятся монастырским правилам, установленным благочестивой Пелагеей, она тоже не собиралось. О чем и заявила со свойственной ей от рождения прямотой. Разумеется, и сестры императора, и его юная жена тут же порхнули под крылышко опытной тетки, которая не отказала себе в удовольствии поучить уму-разуму племянниц.

Что, естественно, вызвало гнев властной Пелагеи и возмущение ее первого подручного, магистра двора евнуха Евтапия. Сейчас эти двое лезли вон из кожи, чтобы вынудить несчастного Феодосия выслать тетку из Константинополя, ну хотя бы в Фессалоники, дабы спасти от дурного влияния невинные души.

– Всем известно, что она путалась с демонами, а одна из матрон ее свиты – колдунья!

Сиятельная Пелагея сразу невзлюбила римскую матрону Пульхерию, происходившую из знатной патрицианской семьи. Аспара это не удивило, уж слишком по-разному смотрели на жизнь эти женщины. Сам магистр, успевший пообщаться с гостьей, ничего бесовского в ней не нашел. Зато с готовностью признал, что матрона Пульхерия умеет настоять на своем. Недаром же молодые комиты Аэций и Бонифаций, сопровождавшие императрицу и даже, по слухам, спасшие ей жизнь, подчинялись, как успел отметить наблюдательный Аспар, скорее Пульхерии, чем Плацидии.

– Плацидия спит с высокородным Бонифацием, и этому есть свидетели! – привела свой последний и, как ей видимо казалось, убийственный аргумент Пелагея.

– Комит Бонифаций – не демон, – мягко возразил племяннице Аспар. – Он христианин, пусть и не всегда соблюдающий правила, предписанные религией. Но, в конце концов, все мы грешники. И чрезмерная святость порой оборачивается гордыней, одним из самых осуждаемых Церковью грехов.

Сиятельная Пелагея приняла выпад Аспара на свой счет и в своей подозрительности была права. Магистр пехоты, сын франка Бастого, сумевшего выдать за божественного Аркадия свою красавицу дочь, всегда настороженно относился к властной племяннице. А что касается евнуха Евтапия, то он его терпеть не мог и с удовольствием вздернул бы этого проходимца на ближайшем суку.