Он вдруг распахнул сюртук, выпустив на волю туго обтянутый белым сукном жилета живот, запустил два пальца в часовой кармашек и вынул оттуда что-то маленькое, сверкнувшее на миг тусклым металлическим блеском и тут же исчезнувшее в его огромном волосатом кулаке.

— Неужто пуля? — ахнула княжна, и Петр Львович подивился про себя ее смекалке.

— Она самая, — сказал полковник и заколебался, не зная, стоит ли показывать княжне расплющенный кусочек свинца, спрятанный у него в кулаке. Княжна, конечно, вела себя не как девица, а как опытный сыщик, но оставалось только догадываться, чего ей это стоило. Разговоры разговорами, логика логикой, а взять в руки кусок металла, которым убили близкого тебе человека, который прошел через его голову, через самый мозг, под силу далеко не каждому мужчине. Как бы ей в самом деле дурно не стало! Молодость вечно не умеет рассчитывать свои силы.

Но княжна уже требовательно протянула через стол тонкую руку ладошкой кверху, и Петр Львович, тяжко вздохнув, положил на эту нежную ладонь свое страшное сокровище, утаенное им от московского следователя и привезенное сюда, в Вязмитиново, с непонятной ему самому целью. Впрочем, теперь, когда расплющенный свинцовый шарик лег на ладонь Марии Андреевны, Шелепов, кажется, начал это понимать.

Когда свинцовая лепешка коснулась ее руки, в лице Марии Андреевны что-то дрогнуло, но она тут же овладела собой и, поднеся ладонь к самому лицу, стала внимательно разглядывать пулю. Полковник исподтишка наблюдал за нею. Он уже открыл рот, готовясь объяснить Марии Андреевне все огромное значение этой уродливой штуковины, но княжна опередила его.

— Форма, в которой отливали пулю, была с изъяном, — сказала она. — На пуле видна бороздка, будто улитка проползла. Если бы найти того, у кого в сумке лежит мешочек с такими пулями, дело было бы сделано.

Полковник, не сдерживая чувств, от души хватил себя кулаком по колену.

— Ай, княжна! — воскликнул он. — Ай, Вязмитинова! Ай да голова! А глаз-то, глаз! Жалко, дед твой тебя не видит!

Княжна медленно покачала головой и осторожно положила пулю на стол. Расплющенный шарик серого свинца негромко стукнул в деревянную столешницу.

— Дедушка не одобрил бы моего поведения, — уверенно сказала Мария Андреевна. — Он меня учил, что женщина должна скрывать свой ум. И чем умнее женщина, тем старательнее она должна притворяться полною дурой.

— Ну, Александр Николаевич, царствие ему небесное, любил удивить собеседника парадоксом, — посасывая чубук, усмехнулся полковник. — Какая-то доля правды в этом есть, но коли так судить, то известные тебе княжны Зеленские, к примеру, наверняка небывало умны. Ум свой сии девицы скрывают столь тщательно и успешно, что его у них и впрямь воз и маленькая тележка. Нет, я слов покойного князя не оспариваю — куда мне против него-то! — однако знай, что в моем присутствии тебе притворяться незачем.

— Ой ли? — грустно переспросила княжна. — Ведь вы же сами сказали давеча, что мои речи вас шокируют. Зная вас, смею предположить, что сказали вы далеко не все, что хотели.

Полковник крякнул, смущенно отвел глаза.

— Э, да что я буду перед тобой дипломатию разводить! — с военной прямотой бухнул он. — Ну и шокируют! Мало ли что меня, старого дурня, шокирует! Говорят, старого кобеля новым штукам не научишь, так ведь я, душа моя, не кобель цепной. А для людей иная пословица придумана: век живи — век учись. Люди-то про нее частенько забывают, потому как учиться — это, голуба, труд тяжкий и смирение для оного дела требуется большое. А что речи твои для слуха непривычны — ну, так ты, по крайней мере, дело говоришь, оттого и непривычно. Ежели людей год без перерыва слушать, а потом всю чепуху из разговоров повыбросить, так дела, глядишь, и на три фразы не останется. А у тебя, душа моя, что ни слово, то в яблочко. Мудрено ли, что у меня с непривычки мороз по коже?

Княжна грустно улыбнулась и подвигала пальцем лежавшую на скатерти пулю.

— Удивительно, — сказала она. — Сколько ума, сколько сил душевных люди тратят на то, чтобы убивать друг друга и делать ближних своих несчастными! Какой долгий путь надо было пройти от кривой стрелы с каменным наконечником до этого вот кусочка свинца! И все для того лишь, чтобы пробить голову хорошему, добрейшему человеку...

Полковник Шелепов, который на своем веку истребил великое множество народу и никогда не задумывался о подобных вещах, в ответ на ее слова лишь смущенно кашлянул в кулак и снова окутался дымом своей трубки.

— Да, — будто проснувшись, спохватилась княжна, — так что же вы сделали с этой пулей?

— То же, что сделал бы любой решительный человек на моем месте, — отрубил полковник. — Поставил всех в ряд, не считаясь с чинами и происхождением, и заставил предъявить огневые припасы.

— И ничего не нашли.

— Ну, кабы нашел, так у нас с тобой и разговора бы такого не было, и на войну бы я сейчас ехал не полковником, а простым рядовым солдатом. Пехотным... Да-с. Так вот, похожих пуль я ни у кого не нашел и только тогда, старый дурень, понял свою ошибку. Надо было сперва лес прочесать, пустить по следу собак, а после уж, если бы никто не попался, сумки с припасами проверять. А так, покуда я пули сличал, тот мерзавец уж далеко ушел. Да только мне поначалу и в голову-то не пришло, что, пока мы зверя выслеживали, по нашему следу тоже кто-то крался. Эх! Век себе не прощу! Ей-богу, будто бес какой в меня вселился! Я эту охоту затеял, я Федора Дементьевича туда силой затащил, и убийцу упустил тоже я! И ведь был же мне верный знак — отступись, старый упрямец, не неволь человека!

— Какой знак? — насторожилась княжна.

— Да когда он с лошади-то упал... Он себе подпругу подрезал или кто другой постарался — какая разница? Ясно ведь было, что не хочет он с нами ехать. Ну и отправил бы его домой с миром, а вечером бы водочки выпили, медвежатинкой закусили и вместе бы посмеялись, как он с седла-то кувыркнулся... А я его еще симулянтом обозвал, паяцем! Эх!...

— Разница есть, — медленно проговорила княжна и накрыла пулю ладонью. — Что-то мне, Петр Львович, не верится, будто граф сам себе это падение устроил. Немолод он был, и в седле я его, сколько себя помню, ни разу не видела. Вряд ли он стал бы так рисковать только лишь глупой шутки ради. Шутка-то, согласитесь, была преглупейшая, а результат мог выйти совсем не смешной. Напрасно вы о Федоре Дементьевиче так дурно думаете. Уж он бы, верно, придумал что-нибудь позабавнее.

— Да я уж об этом думал, — признался полковник. — Увы, безрезультатно. Кто же, если не он сам? Этак пошутить над пожилым уважаемым человеком вряд ли кто осмелится, а рассчитывать на то, что он, свалившись с лошади, шею сломает, согласись, глупо.

— На это рассчитывать, конечно, нельзя, — не стала спорить княжна. — Для этого нужно уж очень большое невезение. Однако с точки зрения убийцы в этом его падении был несомненный резон. Мало кому известно, что Федор Дементьевич был смолоду лихим наездником. Тому, что люди сами про себя рассказывают, другие редко верят. Значит, кто-то мог рассчитывать на то, что, упав с седла, граф наверняка что-нибудь серьезно повредит — пускай не шею, так хотя бы ногу или руку.