Ты с горячностью прервал меня.

— Что мне до мнения других! Я хочу, чтобы ты принадлежала мне. Мне невыносима мысль о дальнейшей разлуке с тобой. Поскольку о том, чтобы привезти тебя в Париж и возобновить наши незаконные отношения, не возбудив злобы Фюльбера, не может быть и речи, мне нужно на тебе жениться!

Так и слышу твой глухой голос, вижу тяжелый от желания взгляд, чувствую на своем плече дрожь твоей руки. Именно в тот момент, Пьер, я поняла, насколько твоя любовь была плотской, насколько чувственность перевешивала в тебе все иные чувства ко мне. Я страдала от этого молча. Ведь мое собственное чувство к тебе не было сковано рамками тела, хотя и порабощало его. Оно воспламенило мою душу и заставило предпочесть твое благо собственному счастью.

Хотя, если смотреть с моей стороны, этот брачный план мог показаться соблазнительным. Связав себя со мной священным обрядом, ты будешь принадлежать мне в той же мере, в какой я — тебе. Соблазн мог быть велик. Но я не желала ярма для тебя. Я слишком преклонялась перед тобой и слишком тобой восхищалась, чтобы навязать тебе образ жизни, который принизил бы тебя до уровня первого встречного. В моих глазах ты был учителем, образцом, идеалом. Идеал не связывают по рукам и ногам узами семейной жизни!

— Подумай, Пьер, какой помехой станет супружество для твоих трудов, — вновь заговорила я с жаром. — Ты главный магистр Школ Парижа! Совместимы твои занятия философией с беспокойством от детского плача, колыбельных песен кормилицы, беготни прислуги, от всей домашней суеты? Какая связь между твоим делом и домашними хлопотами, твоим пюпитром и колыбелью, твоими книгами — и прялкой, за которую я усядусь? Конечно, богатым можно соединить в своей жизни столь противоположные предметы. В их дворцах есть уединенные покои, богатство все упрощает. Но жизнь философа, тебе известно, далека от жизни богача. Она обречет тебя на ад денежных забот и заставит терять время в тяжких трудах.

Подобно Дельфийской Пифии, я чувствовала себя вдохновленной даром предвидения.

— Женившись, ты захлебнешься в повседневных заботах и погибнешь для своих трудов. Пострадает и твое величие. Какой урон для учеников, ждущих от тебя урока, философской доктрины, образа мысли! — заговорила я, не оставляя тебе времени меня прервать. — Какая ответственность падет на меня! Сколько упреков на меня обрушится! Нет, Пьер, нет, я не имею права порабощать тебя таким образом. Твой исключительный ум должен свободно располагать собой. Наш век ждет, что ты дашь ему духовное направление: пренебречь этим значит совершить ошибку!

Чтобы придать больше веса своим доводам, я цитировала слова святого Иеронима, святого Павла, Сенеки — всех великих, которые один за другим на протяжении веков осуждали брак как несовместимый с суровостью и чистотой нравов ученого.

— Если не хочешь считаться с своими обязанностями духовного лица, подумай хотя бы о достоинстве и блеске славы философа! — воскликнула я с отчаянием. — Есть ли где на свете король или мудрец, чья слава могла бы сравниться с твоей? Какая страна, какой город, какая деревня не жаждут видеть тебя? Какая женщина, какая девушка не пламенеет к тебе в твое отсутствие и не воодушевляется при виде тебя? Разве ты не знаешь, что связав себя со мной, ты низведешь себя на уровень заурядного мужа и уважение к тебе поколеблется? Ты кумир нашего времени, Пьер! Не разочаровывай своих поклонников, спускаясь с вершины, куда они водрузили тебя, не погрязай на их глазах в банальности обычного брака!

Мысли теснились в моем разгоряченном уме. Стремясь убедить тебя, я говорила все быстрее.

— Подумал ли ты, что тебе придется сложить с себя сан каноника, если ты не хочешь поставить себя нашим браком вне церковных законов? Какой плачевный пример! Сложение сана столь почитаемым ученым по справедливости будет расценено как наихудшее отступничество!

В то время как я говорила, вырывая слова из самого сердца, ты играл подвешенным на поясе кинжалом. Сменив тактику еще раз, я принялась описывать тебе свои чувства.

— Знай же, Пьер, что браку я предпочитаю любовь, а цепям — свободу! — возгласила я, вскакивая и становясь перед тобой. — Бог мне свидетель, если бы Август, властелин мира, счел меня достойной чести стать его супругой и даровал вечное господство над вселенной, то и тогда звание твоей сожительницы показалось бы мне слаще и благороднее, чем звание императрицы рядом с ним! Я хочу сохранить тебя чарами нежности, а не привязать к себе неразрывными узами. Я всегда искала в тебе лишь тебя. Не хочу ничего больше. Мне сладостно быть нужной тебе по твоей доброй воле, а не в силу клятв!

Я уже не владела собой. Мой жар, сдерживаемый столь долгие месяцы, изливался из меня бурными потоками. Моя любовь обретала иное измерение. Она забывала себя ради возлюбленного. В любовном самоуничижении, чью горечь и сладость я одновременно вкушала, я добровольно отказывалась от радостей бытия, безраздельно посвящая себя лишь твоей славе. Без шума и в тени оставаться твоей любовницей казалось мне более правильным, менее претенциозным и гораздо более предпочтительным, чем согласиться на наш дерзкий союз, слишком похожий на вызов.

— Если я на тебе не женюсь, мне придется оставить тебя здесь. Значит, видеться с тобой, лишь когда я буду иметь на то время?

С этими словами ты отвернулся. Я поняла, что тронула тебя и ты признаешь справедливость моих доводов.

— Временная разлука сделает наши редкие встречи тем более сладостными, — сказала я, протягивая к тебе руки. — Разве ты не знаешь, что привычка подтачивает любовь, что повседневность для нее пагубна?

Продолжая улыбаться тебе с видом сообщницы, я всматривалась в тебя с беспокойством. Убедил ли тебя мой пыл в обоснованности моего отказа? Соблазнила ли тебя моя последняя хитрость?

Ты медленно поднялся, как человек, взвешивающий все за и против. Мы молча смотрели друг на друга, лицом к лицу, под цветущими ветвями миндального дерева. Внезапно ты шагнул ко мне и привлек к себе на грудь. Твое склоненное лицо было лицом желания. Я поняла, что проиграла.

— Ты едешь со мной, и я женюсь на тебе, — прогремел ты, притянув меня к себе и сжав в объятиях. — Я хочу тебя так, что боюсь сойти с ума! Мне нет дела до опасностей, до скандалов, до всех твоих прекрасных рассуждений! Ты мне нужна в моей постели! Остальное мне безразлично.

Несмотря на страсть, звучавшую в твоих словах, я разрыдалась. Мои напряженные до предела нервы не выдержали. Упорство, с каким ты стремился разрушить хрупкое равновесие нашего счастья, приводило меня в замешательство.

— Пожениться — как раз значит окончательно потерять друг друга и навлечь на себя страдания, равные нашей любви! — воскликнула я вся в слезах.

Однако я прекратила противиться твоей воле. Ты был господином. Раз ты так решил, мне оставалось подчиняться. Мысль огорчить тебя своим сопротивлением была мне невыносима. С того дня, как я тебя полюбила, я сделала себе непреложным правилом всегда и любой ценой делать то, чего желал ты. Я ни разу не изменила ему. Мне даже не пришлось себя заставлять. Видишь ли, Пьер, у меня столь высокое понятие о любви, что мне кажется — дать не все значит не дать ничего. Все. Включая собственное суждение. Включая уважение к себе и свою репутацию.