Мать, казалось, не удивилась его вопросу. Поняла обострившимся чутьем, что теряет его. В глазах появилось выражение, как у больной собаки. Дети прощают матерям старую одежду, некрасивую старость, вернее, ничего этого они просто не замечают, принимая как есть. Женщина, сидевшая рядом, не была его матерью. Он и сам не знал, что он чувствовал сейчас – жалость к ней, раздражение, смутную тревогу.

Они пили чай на кухне. Он сунул под хлебницу деньги. На прощание заставил себя поцеловать мать в щеку. И ушел, зная, что никогда больше сюда не вернется…

Удивительно, он не помнил ничего из того, что было раньше. Самое первое детское воспоминание – какой-то праздник, светит солнце, играет музыка. Он сидит на плечах отца, цепко держась за его голову, мать, беспокоясь, поддерживает его сзади теплой рукой. Вокруг толпа с цветами и воздушными шариками, и он счастлив!

А до этого – ничего. Пустота, черная дыра. Ни лиц, ни предметов, ни животных, ни домов. Ничего!

…В детдоме, в том самом городе, где все еще работала директрисой подруга матери – по старой памяти он называл ее матерью, ничего нового ему не сказали. Разве что, вспомнила директриса, у него были проблемы с речью и с ним занимался логопед. Она растрогалась, расплакалась, все спрашивала, как Леночка, которая всегда была красавица и умница… Некрасиво сморкалась в розовую салфетку.

Не надеясь на успех, в силу привычки ничего не упускать, он нашел логопеда, который все еще работал в районной детской поликлинике. Похоже, в этом городке никогда ничего не менялось. Подслеповатый старик долго жевал губами, потирал подбородок высохшей ручкой и наконец сказал, что можно посмотреть архивы, но вряд ли что-то сохранилось. Медицинские карточки хранятся всего десять лет, а то и меньше. Это же не ЗАГС. Потом вдруг оживился и сказал, что действительно был ребенок, которого нашли на улице – тогда это было единичным случаем, не то что сейчас. Сначала думали, глухонемой, так как он молчал, отказывался говорить. Или не мог. Помнит он его – маленький, чернявый, в сиротской не по росту одежде. Первое слово, которое ребенок сказал…

– Просто удивительно, – покивал головой логопед, – вы не поверите, что-то вроде «антипод», представляете? Откуда он взял это словцо, сказать не берусь. Такой вот казус.

– А второе? – спросил Андрей.

– Он назвал свое имя… – Логопед задумался. Сцепил сухие ручки на толстом зеленоватом стекле, покрывавшем стол, вздохнул и признался: – Но я запамятовал, к сожалению.

Странны выверты памяти – если бы не странное словечко «антипод», старый логопед напрочь забыл бы найденыша. А так запомнил. Правда, толку в этом было немного…

«…А вдруг я его сын, – подумал Андрей, вспоминая генерала. – А что, грехи молодости, с кем не бывает. Тайная связь, незаконный ребенок, угроза карьере. Устранение ребенка, а может, и матери. Фу, чушь какая…»

Лара слышала, как уходил Андрей. Лежала с закрытыми глазами и думала, ну вот и все. Ей хотелось вскочить, броситься за ним, закричать, а как же я? Почему? Но она лежала, стараясь ничем себя не выдать. Даже дышать перестала. Чтобы он не почувствовал, что она проснулась, чтобы не встретиться с ним глазами. Чтобы избежать нелепой и постыдной сцены. Из-под ресниц она наблюдала, как он одевается. Стараясь не шуметь, не сводя напряженного взгляда с ее лица.

Как нашкодивший пес, невольно подумала она. Как Франя, сожравший мясо на котлеты. Был такой факт в биографии добряка Франи. Сравнив Андрея с домашним песиком, она расплакалась. Будто сейчас только поняла что-то важное – Франя был свой, даже нашкодивший, а Андрей – чужой. Он ничего о себе не рассказывал, смотрел на нее, как ей уже казалось, с сожалением, зная, что уйдет. Как же так, разве можно говорить, что она Ева из райского сада, что она красивая, и… и… быть таким нежным и ласковым и знать, что завтра уйдешь? Но даже пусть так, но сбегать тайком, на цыпочках, бесшумно шаря в поисках одежды?

Ларе было невыносимо стыдно. Слезы сбегали к вискам, терялись в волосах. Она не удержалась, всхлипнула. Андрей застыл, впившись в нее взглядом. Потом поспешно вышел из комнаты. Она слышала, как зашуршал плащ, который он снял с вешалки, как открылась и осторожно закрылась входная дверь. Торопливые шаги по деревянной веранде, скрип калитки. И все. Конец. Ушел не попрощавшись. Ей вдруг пришло в голову, что он оставил деньги на тумбочке, и ее обдало жаркой волной. Почему она так подумала? По одной простой причине – с порядочными женщинами так не расстаются. Конечно, что он мог подумать о ней? Она привела домой незнакомого человека, она позволила ему… все. Маятник качнулся в другую сторону, и Лара уже во всем обвиняла себя. Она приподнялась на локте – на тумбочке ничего не лежало. Нагишом выбежала в комнату, потом на кухню. Денег нигде не было. Она испытала странное облегчение, понимая в то же время, что мысль о деньгах, которые он мог оставить, была довольно нелепой.

Набросив халат, она вышла на веранду. Было еще совсем рано. Сизая роса лежала на траве. Сизая дымка висела в воздухе. Лара зябко повела плечами. Деревянный пол был влажен и холоден. Красный раскаленный край солнца показался над деревьями. Вот и все, подумала Лара. Осень. Как поздно всходит солнце…

Забыть, приказала она себе. Не распускать сопли. Не думать. Не вспоминать. Ей хотелось завыть от обиды и унижения…

Удивительно, что она не испытывала ни малейшего стыда от своей наготы, от того, что он рассматривал ее. Монашка, называет ее Лина. Вечная девственница. Старая дева. Сестра прибегает поплакаться на ее груди, пожаловаться на очередного мужа, который сволочь и алкаш. Позабыв, зачем пришла, она переходит на Ларины проблемы. Ей доставляет удовольствие наставлять сестру, учить жить. А то и откровенно шпынять с высоты собственного житейского опыта.

– Чего ты сидишь сиднем? – кричит Лина. – Век прокукуешь одна! Алькин дружок вон спрашивал, интересуется. Телефончик просил.

– Нет, – отвечает Лара скупо.

– Почему? – возмущается Лина. – Ты какая-то дикая, честное слово! Нормальный мужик, разведен, ищет бабу. И работа нормальная, строитель, бабки хорошие забивает. Скажи спасибо, что хоть кто-то интересуется!

Почему? Да по той простой причине, что она не баба, и ей не нужен мужик, даже нормальный. Нормальный в понятии Лины. Лара молчит. Ей хочется, чтобы Лина ушла. Однажды она не выдержала и сказала:

– Я не хочу такой жизни, как у тебя, поняла? Я не хочу, чтобы мой муж пил и бил мне морду. Я не хочу!

– Она не хочет! – завопила возмущенная сестра. – Все хотят, одна она такая умная! Ха, она не хочет. Да у меня душа болит за тебя! Тебе замуж пора, дура! А какой жизни ты хочешь? Алька меня и пальцем никогда не тронул, к твоему сведению. И вообще, сейчас все пьют.

– Неправда, – говорит Лара. – Не все. И руки распускают не все. Уж лучше одной…

– Много ты понимаешь! – говорит Лина, сбавив тон. – Тебе легко, ты холодная. Тебе никто не нужен. А я нормальная баба, мне нужно, чтобы у меня под боком мужик лежал, поняла? Мой собственный. Пусть даже пьющий. А насчет рук… так ведь я и сдачи могу дать! Зато какой потом секс, после драки… – Она хихикает, в глазах черти скачут. Машет рукой – а, что тебе рассказывать! Без толку.