— Судачка нам, — отвечает он. Подходим к мраморным настилам с рыбой.

— Судак у нас всех рек и морей, какого прикажете? Окинув взглядом выложенных судаков, он отвечает:

— Люблю донского.

— Слушаю. — Продавец скрывается и быстро выносит рыбину.

— Донской, пылкого морозца.

Покупатель, надев пенсне, внимательно осматривает рыбу.

— Хорош.

Рыбу кладут на весы. Судак как судак, с первого взгляда не поймешь, чем же он отличается от всех остальных. Спрашиваю его об этом тихо. Он тихо отвечает:

— У донского судака головка меньше, чем у прочих. и мясо удивительно нежное. Если блюдо умеючи приготовить, то получится не судак, а симфония Бетховена.

Возвращаемся домой. Он сейчас же идет к Марии Ивановне сказать о покупке.

— Принесли на завтра замечательного судака.

— Спасибо, Гиляй! — А когда он уходит, слышится ее добродушное замечание — Мы живем с ним двадцать лет. Я всегда говорю одно и то же: терпеть не могу рыбы, а он всякий раз угощает меня судаком…

Расстрел рабочих 9 января у Зимнего дворца поднял пролетариат на борьбу с царизмом. Стихия стачек охватила всю страну.

По получении известий о расстреле одно за другим останавливались в знак протеста предприятия Москвы-Гужона, Бромлей, «Трехгорная мануфактура», Густава Листа, типография Сытина…

11 января газета «Вечерняя почта» выходит на двух страницах вместо четырех, в заметке дается объяснение:

«…в типографию вошла толпа фабричных рабочих и потребовала от наборщиков и типографских служащих немедленно прекратить работу».

Запрещена розничная продажа «Русских ведомостей» за резкую статью от 11 января против правительства.

В Столешники многие новости доходили из первых источников. Вернувшись из редакции «Русского слова», В. А. Гиляровский сообщил, что в Петербурге арестован М. Горький. Слух об этом мгновенно разнесся по Москве.

Скоро в газетах появляются заметки об аресте. В одной из них сообщается: «Ученый и литературный мир в Германии, волнуясь за участь Максима Горького, готовит грандиозную петицию русскому правительству под заглавием: „Спасите Горького“».

Пришли в движение по этому поводу и представители русской общественности.

…Раздается продолжительный звонок. Подхожу к телефону.

По голосу узнаю редактора Благова:

— Гиляя нет?

— Нет.

— Случилось важное происшествие: в Кремле убит великий князь Сергей Александрович. Не можете ли вы срочно связаться с Владимиром Алексеевичем?

— Могу.

— Пожалуйста, попросите его побывать на месте происшествия и все подробно описать.

Разговор окончен. Не успеваю положить трубку, как снова трещит телефон.

Снова беру трубку. Слышу голос Владимира Алексеевича:

— Новости о Сергее Александровиче знаешь?

— Знаем все.

— Откуда узнали?

— Звонили из «Русского слова», просили вас побывать в Кремле и все описать подробно.

— Я уже здесь, — отвечает он.

Через два дня свежие новости: в Московском университете на всех факультетах прошли собрания. Студенты, солидаризируясь со всеми протестующими против расстрела у Зимнего, вынесли единогласное решение — прекратить посещение университета. Только на медицинском факультете против всех высказался студент второго курса, оказавшийся сыном Грингмута, издателя черносотенной газеты «Московские ведомости».

На пост генерал-губернатора был назначен генерал Козлов. Так совпало, что В. А. Гиляровский был в день его назначения в Петербурге. Собравшись ехать обратно в Москву, он в вагоне встретился с Козловым, который возвращался домой после переговоров с царем о назначении его генерал-губернатором.

Владимир Алексеевич был знаком с Козловым, когда тот в чине полковника занимал должность московского обер-полицмейстера. Однажды во время большого пожара в Зарядье В. А. Гиляровский спас Козлова: тот чуть было не провалился в прогоревший потолок. В вагоне завязалась беседа. Когда зашел разговор о расстреле рабочих 9 января, Козлов сказал:

— После таких событий стыдно называться русским.

Приятно было, что даже некоторые из представителей верховной власти чурались бездушной грингмутовщины. Впрочем, Козлов недолго продержался на своих высях, его скоро сняли.

Судьба арестованного М. Горького продолжала волновать широкие круги населения. В. А. Гиляровский принес однажды радостные вести о скором его освобождении.

Спустя несколько дней газеты, в частности «Вечерняя почта» Н. И. Холчева, 16 февраля сообщили: «Максим Горький освобожден. Залог в обеспечение поручительства за Горького в размере 10 000 рублей внесен С. Т. Морозовым».

Почта, адресованная Гиляровскому, опускалась обычно в ящик, висевший внизу в швейцарской. В тех случаях, когда среди нее оказывалась заказная корреспонденция, все приносили наверх. Почтальон появлялся с пухлой лакированной сумкой на ремне через плечо, битком набитой письмами, бандеролями, пакетами; отбросив огромный клапан с металлической почтовой эмблемой, он выбрасывал из сумки на стол почту, доставал разносную книгу, просил расписаться и быстро удалялся. Он всегда спешил, делал все быстро, не имел даже времени снять фуражку, поздороваться.

А на этот раз он явился к нам без сумки, в руках у него был какой-то сверток трубочкой. Первым делом он снял фуражку, отвесил глубокий поклон и спросил, можно ли видеть Владимира Алексеевича.

— Можно видеть, только надо немножко подождать, у него гость, А. И. Южин, — сказал я.

— Могу, — ответил он и присел.

Я тоже приснастился около него. Почтальон был нашим давним знакомым, это обязывало принять его по-хорошему.

— И у вас какая-то просьба к Владимиру Алексеевичу? Случилось что-нибудь?

— Митинг был у