Во время подготовки к спектаклю неожиданно трудной для меня оказалась сцена, в которой Суок, входя во дворец Трех Толстяков, изображала куклу. То есть, как и в «Коппелии», девушка притворялась куклой. Мне хотелось найти иной рисунок роли, чтобы новая кукла отличалась от той, которую я играла в «Коппелии».

Суок

Это мне долго не удавалось. В то время балетные нередко обращались за помощью к театральным режиссерам. Например, Гельцер готовила роль Тао Хоа в «Красном маке» с великим актером МХАТа Иваном Москвиным, женатым на ее сестре. Мне тоже повезло: на помощь всегда мог прийти брат Азарий, к тому времени уже поставивший немало драматических спектаклей. Я рассказала ему, что хотела бы найти свежий внешний рисунок куклы.

– А ну-ка, – велел Азарий, – встань в такой позе. – Он слегка закруглил перед собой руки и начал покачиваться на прямых ногах, будто чертик на пружинке. Моисееву понравилось.

На премьере зрители от души аплодировали моей кукле в режиссуре Азария. Позже находка перекочевала в «Коппелию» и потихоньку разошлась по миру. Теперь иногда сижу на какой-нибудь «Коппелии» в Лондоне или в Брюсселе и глазам не верю: вот они, эти руки Суок, придуманные Азарием Азариным в «Трех Толстяках»!

Моим партнером в «Толстяках» стал великолепный Александр Руденко.

«Три Толстяка»

Асаф в спектакле исполнял потрясающий номер – он танцевал Продавца воздушных шаров. Помните это место в бессмертном романе-сказке Олеши?

«…Он летел над городом, повиснув на веревочке, к которой были привязаны шары. Высоко в сверкающем синем небе они походили на волшебную летающую гроздь разноцветного винограда.

– Караул! – кричал продавец, ни на что не надеясь и дрыгая ногами.

На ногах у него были соломенные, слишком большие для него башмаки. Пока он ходил по земле, все устраивалось благополучно. Для того чтобы башмаки не спадали, он тянул ногами по тротуару, как лентяй.

А теперь, очутившись в воздухе, он не мог уже прибегнуть к этой хитрости…»

Именно эту сказочную картинку точно воссоздавал Асаф. Шарики влекли его в небо, он взлетал и опускался, боролся с неукротимой подъемной силой, пока не плюхался вниз, прямо в торт к Толстякам. Незабываемо!

Асаф – Продавец шаров

Почему у нас не было тогда видео?! – не устаю сокрушаться я. Сам Чарли Чаплин мог бы позавидовать Асафу.

Юрий Олеша ходил к нам в Большой на все репетиции. Чувствовалось, как трепещет он над своим детищем. Запомнился он мне скромным и тихим, словно красна девица, но именно эта скромность странным образом окружала его неким панцирем неприступности. Заговорить с Олешей никто из нас не решался. «Здравствуйте!» – «Здравствуйте!» – и все. Молчаливое обожание.

Зато композитор Оранский, мужчина внешне весьма привлекательный, оказался куда более коммуникабелен, особенно в обществе хорошеньких балерин.

«Три Толстяка» создавались, помимо прочего, в доме отдыха Большого театра в Поленове. Недостатка в романтических настроениях в нашей компании не испытывалось. Даже наоборот. Излучина Оки с ее сказочными закатами, соловьиные трели в полпервого ночи…

Однажды на поленовском пляже Игорь Моисеев бросил невзначай, что у куклы Суок «могло бы быть больше танцевального материала».

– Почему бы тебе, Мита, не пойти попросить Оранского – пусть напишет тебе собственную вариацию, – предложил он мне.

Что я сразу и сделала. Прямо у баньки в Поленове.

Оранский внезапно проявил несвойственную музыкантам сноровку в области натурального обмена.

– Написать-то можно, почему нет… – лукаво протянул он. – Но вот знаешь, есть тут одна девушка, я в нее влюблен, не устроишь ли мне с ней свидание…

Моя приятельница Наташа действительно была прелесть как хороша.

Я – к ней:

– Слушай, ну посиди ты с ним вечерок. Он же так, без дальнего прицела. Просто полюбоваться тобой хочет. Ни к чему не обязывающая беседа, понимаешь?

Увы, у Наташи свободного вечерка для маститого советского композитора не предусматривалось.

– Не нравится он мне. Не хочу!

– Понимаешь, какое дело, – пришлось мне раскрыть ей свою корысть, – ради моей вариации можешь ты просто посидеть с ним за столом или нет? И больше ничего…

Тут Наталья наконец прониклась значением своей красы для, так сказать, судеб мирового балета:

– Ладно, черт с тобой…

Они сидели на терраске, попивали чаек с вареньем, хохотали. Похоже, Наташа провела вечер без особого отвращения. Что до Оранского, тот, по-моему, чувствовал себя на седьмом небе.

Утром бежит, несет мне свернутую в трубочку партитуру вариации. Тут же на полянке у пляжа мы с Игорем Моисеевым стали импровизировать.

Кукла Суок получила еще пять минут жизни.

* * *

В конце 1935 года в Большой театр из Ленинграда приехал Федор Васильевич Лопухов. Началась работа над «Светлым ручьем» Шостаковича (либретто Пиотровского), комическим балетом трагичной судьбы.

Это позднее мы стали с Федором Васильевичем добрыми знакомыми, по его приглашению я приезжала в Ленинград танцевать Китри, хотел он занять меня и в «Спящей красавице». Но в тот сезон Лопухов был для меня во многом терра инкогнита.

Конечно, я знала, что он хореограф-эрудит, работал с Петипа. Что символизирует собой целую балетную эпоху, что в 20-е годы он поставил в Мариинском театре с десяток новых балетов и восстановил дюжину, а то и больше старых. Реставрируя классику, например «Спящую красавицу», Федор Васильевич вставил в ткань хореографии великолепные куски собственного сочинения. Причем они влились без шва, заподлицо.

Лопухов слывет и одним из родоначальников симбиоза танца с симфонической музыкой. Я много слышала о «танц-симфонии», поставленной им на музыку Четвертой симфонии Бетховена. К сожалению, посмотреть ее не довелось: «Величие мироздания» мелькнуло в Ленинграде лишь единожды, ночью, после «Лебединого озера». Усталые зрители глядели вполглаза и остались равнодушны. Больше этот интересный эксперимент сцены не увидел.

Не знакома я была тогда, каюсь, и с теориями Лопухова насчет реализма и условности в танце. К сожалению, провозгласить их Федору Васильевичу оказалось легче, чем осуществить. Тем более на материале «Светлого ручья», балета с намеренно незамысловатым сюжетом.