— А вы не задумывались над тем, что именно так все всегда и происходит? Сколько голосов звучит в моей голове, когда я пишу книгу Риммлера? Вы совершенно уверены, что вы единичная — действительно единичная личность, а не множество в одном теле?

— Хорошо, но как же все-таки насчет Спонтини? Как мог искусственно созданный писатель сойти с ума?

— Есть много разновидностей сумасшествия. Вполне возможно, что он был составлен из плохо согласованных элементов. Могли возникать напряжения, раздоры, конфликты. Такое случается.

Шенк пытался переварить услышанное. Весь этот процесс казался загадочным, совершенно невозможным, однако вот они, его плоды, — бесконечные полки, битком набитые законченными книгами.

— И все же я не совсем понимаю, каким образом все члены группы, работающей над созданием Автора, сходятся к одной и той же личности? Я бы скорее ожидал, что каждый из них пойдет каким-то своим, особым путем.

— Здесь, конечно же, помогает усреднение, происходящее при сборке и редактировании текста. Но главное — это чувство общей цели, основополагающее для Лиги писателей (в каковой ваш покорный слуга состоит Старшим мастером первого класса). Мы не взыскуем славы и аплодисментов, но трудимся во имя Ррайннштадта и наших Авторов, а потому не выпячиваем себя, а стремимся исчезнуть в своей работе. И у нас есть некоторые профессиональные приемы, облегчающие создание личности Автора. Чтобы овладеть этими приемами, требуются долгие годы, хотя, по сути, они очень просты.

— Например?

— Во-первых, мы всегда начинаем с Читателя. На самой ранней стадии работы мы приходим к соглашению, кому адресуется эта книга. Каждый Автор пишет для конкретного Читателя; реальная личность или вымышленный образ, но этот Читатель всегда присутствует в его воображении. Почему читатель считает ту или иную книгу хорошей? Потому что она заставляет его чувствовать себя тем самым Читателем, к которому обращался Автор. Тогда эта книга «говорит» с ним. Вот это и есть один из наших приемов. Когда личность Читателя согласована, дальше мы уже можем писать для него. Создай Читателя, а уж Автор появится сам собой.

— Интересно бы знать, на что был похож Читатель Спонтини.

— Думаю, вы сумеете это выяснить. Эти, наверху, ходят на работу в самые неожиданные часы, но в конце концов вы их поймаете.

За сим куратор вернулся к своей работе. Теперь Шенк смотрел на этот фрагмент риммлеровой личности с новым уважением. Попытав счастья в Авторской секции (она так и была закрыта без каких-либо объяснений), Шенк вернулся в Картографический отдел. Карандашные ручейки казались ему докучной чепухой, все его мысли были заняты Пфитцем и Спонтини, личностями загадочными и неуловимыми. Он так еще и не знал, кто такой Пфитц в действительности, одноименный персонаж его сочинений был чисто вымышленным. И все же этот незаконнорожденный персонаж уже зажил собственной жизнью, оформился как личность. Вымышленные обитатели Ррайннштадта были для Шенка ничуть не менее реальными, чем жизнеописательница, женщина, чья личность тоже оставалась загадкой, предметом гипотез и размышлений.

Сердце картографа не лежало к картам. Он достал из сумки книгу Спонтини, открыл ее где попало и начал читать.

Внутренний дворик на задах дворца; беломраморный квадрат, обнесенный аркадой, утомительная безукоризненность полукружий, соединяющих стройные станы колонн. Место, где все мною изученное видится с особой отчетливостью. Мне говорили, что материальная субстанция есть всего лишь одна из разновидностей движения, разновидность перехода. В тихом покое внутреннего дворика я размышляю над этой теорией.

И снова голоса. Они будят меня, вырывают меня из сна. В камере сыро и холодно, но я знаю, что и это лишь один из их обманов. Они создали меня своим слугой, но как же легко нарушать их волю! Голос внушает мне: думай об этом дворике. Я же думаю о чем-либо другом, и вся их власть надо мною рассыпается в прах.

Считают, что все есть род движения. И не только вся материя находится в постоянном движении, но и сама материя есть движение некоей высшей субстанции. Иными словами, движение первичнее материи, существует независимо от нее.

Всегда и везде ложь, обман и уловки. Я ощущаю голод, и из-под двери моей камеры появляется миска с пищей. Возможно, это мой голод порождает пищу. Провожу эксперимент, пытаюсь создать у себя ощущение голода, чтобы посмотреть, не повторится ли следствие, не появится ли новая порция пищи. Пища не появляется, и я задаюсь вопросом, было ли воссоздание достаточно точным? Как могу я сравнить свое притворство с реальным ощущением? Моя память о голоде может быть столь же несовершенной, как и память обо всем прочем, существовавшем когда-то за пределами этой камеры.

Я сижу в тени, а посреди дворика под жарким полуденным солнцем холодно плещет фонтан. Журчащее, мягко сгибающееся пламя воды, постоянное в форме, хоть и не в очертаниях, постоянно питаемое бегущей сквозь него водой. Как может вода поддерживать форму, непрерывно сменяя ее содержимое? И не то же ли самое суть мы сами, несовершенно прочные формы, сквозь которые бесконечно течет некая высшая субстанция? А этот дворик, вместе с моей о нем памятью, не больше чем язычок пламени, трепещущий в чьем-то воображении?

Можно заблуждаться в своих убеждениях, но можно ли заблуждаться относительно своих убеждений? Если человек верит в свое существование, он не может заблуждаться. Но если человек говорит, что не верит в свое существование, что можем мы ему ответить? Назвать его лжецом? Но сколько бы мы его ни убеждали, что вот этот его голос, выражение им своих убеждений доказывают, что он существует, он будет твердить, что все это лишь иллюзии. Заблуждается ли он, считая себя имеющим такое убеждение?

Думать только о внутреннем дворике. Белый, квадратный, безукоризненный. И арки: полукруглые. Стройный аккорд, замерший и окаменевший. На месте стоящий, но движущийся (гул голосов, удерживающих ноту. Воздух, струящийся сквозь белые гортани. Медленное эхо огромного собора). Завтра, утешаю я себя, будет столь же бесконечно в своем пришествии, как тающая снежинка — в реке. И конец мой будет столь же бесконечен, как эти полукружья, струящиеся с колонны на колонну, в вечном квадрате. Мир есть всего лишь краткое струение некоей высшей субстанции сквозь безграничную пустоту.

Писавший эти слова отрицал свое существование. Что можем мы ему ответить? Он утверждает, что его слова (которые, пытаемся мы его убедить, происходят из его собственного мозга) порождены кем-то другим, что сам он есть лишь фикция, измышленная неизвестными людьми, чьи побуждения непостижимы.

Рядом с фонтаном парит стрекоза. Красное тельце, тонкое и хрупкое, блестящие крылья, их быстрые взмахи неразличимы для моего неповоротливого зрения. Мои глаза устремлены на дальнюю аркаду; ее фигура, точно такая же, как тогда, под исполинскими вогнутыми грудями церковного свода. Единственный звук, плеск фонтана, и где-то вдали стрекот сверчков. Единственные звук моей памяти, немое видение ее вскинутой головы, дрожь приоткрытого рта и долгая нота, истекающая из белого горла в тело собора. Ее белое тело есть всего лишь краткое струение сознания сквозь отграниченный просвет в пустоте. Совпадение образов. Высокие своды собора (белые); обнесенный аркадой дворик (белый); ее тело, представшее мне без покровов. Все белое.