Стоило, пожалуй, сменить эту скользкую тему. Шенк отошел к окну, поднял с пола свою сумку и достал оттуда томик Спонтини.

— А это вы никогда не читали?

Эстрелла взглянула на книгу и тут же ее отложила, с гримасой, какую Шенк видел однажды на лице мальчика, споткнувшегося о дохлую собаку.

— Я уже говорила вам, что этот автор мне неизвестен.

— Вы совершенно уверены?

— Да никак вы обвиняете меня во лжи?

— Простите, пожалуйста. А еще позвольте мне сказать, что я нахожу ваше сегодняшнее поведение до странности холодным и враждебным; можно подумать, я чем-то вас обидел.

— Мне кажется, что вы должны бы понимать, что молодая женщина, приходящая в гости к мужчине, рискует своим честным именем, а потому должна вести себя крайне осмотрительно.

— Да. — Шенк придвинулся к ней чуть поближе. — Да, я прекрасно это понимаю. И тем более хотел бы узнать, почему вы решили все-таки прийти, хотя могли с легкостью передать эту рукопись на работе.

Теперь он стоял рядом с ней, достаточно близко, чтобы взять ее за руку или поцеловать. Эстрелла опустила голову, словно ожидая от него каких-то действий.

Этот момент навсегда запечатлится в памяти картографа, в мельчайших подробностях, с ослепительной ясностью. Вспыхнувшие краской щеки, контуры темного пальто, похожие на карту неведомой державы. То, как стояла она с опущенной головой, словно пряча свой взгляд от окружающего убожества, а лицо свое — от стоящего рядом мужчины. Потом, вспоминая этот момент, он будет видеть чужих, далеких друг от друга людей. Когда Шенк взял Эстреллу за руку, она вздрогнула, но не отстранилась. Он осторожно погладил напряженные, поразительно холодные пальцы и снова не встретил сопротивления. Он приблизил свое лицо к ее щеке, обследовал взглядом этот нежный континент, вдохнул его головокружительный запах, тронул губами покрытую тончайшим пушком кожу и тут же унесся воображением в бескрайние степи таинственного царства. Громоздкая одежда не столько скрывала, сколько сулила эти близкие уже восторги, талия Эстреллы упруго сгибалась, поддаваясь давлению его руки, ее голова откинулась назад, открывая для исследования новые территории; осмелевшие пальцы Шенка уверенно продвигались по пересеченной местности ее грубошерстного пальто к теплу и уюту ее груди.

И вдруг споткнулась о нечто жесткое, чужеродное.

— Что это?

Эстрелла попыталась вырваться, но поздно: Шенк уже рассматривал согретый ее телом нож.

— Зачем вам эта штука?

Прежде чем ответить, Эстрелла отстранилась и туго запахнула пальто.

— Ночью в нашем городе опасно.

— Мне кажется весьма необычным, что женщина носит при себе подобное оружие.

— А вам не кажется необычным, что женщина приходит к мужчине на дом, да еще в такое время? Я считаю разумным иметь при себе средство защиты, на случай крайней необходимости.

— И вы думаете, что такая необходимость могла возникнуть?

— А кто может гарантировать обратное? Верните мне нож. — Шенк молча подчинился. — А теперь я, пожалуй, пойду. Спокойной ночи. Если возможно, принесите мне завтра очередную порцию сочинения, источник которого вы столь упорно от меня скрываете.

— Позвольте мне проводить вас до дому, одной вам сейчас небезопасно.

— А вот я считаю, что сейчас нам с вами еще небезопаснее оставаться вместе. Нож защитит меня от любой угрозы. Мне буквально не терпится получить следующую часть Пфитца. Завтра я прочитаю ее и сразу принесу вам сюда; возможно, к тому времени мы оба научимся держать себя в рамках благопристойности.

Шенк хотел проводить Эстреллу до входной двери, но и тут получил отказ; она спустилась по лестнице одна, ни звуком не потревожив покой фрау Луппен. Все это нескладное свидание оставило у картографа тягостный осадок.

И все же оставался Пфитц, единственная ниточка, связывавшая их вместе. Единственное, что ей от него нужно. Выжатый как тряпка Шенк обреченно сел за стол и уставился на чистый лист бумаги.

ГРАФ. Да проснись же ты!

ПФИТЦ (сонно). Что? Где это мы?

ГРАФ. Не знаю. В каком-то незнакомом месте.

ПФИТЦ. В жизни не видел таких высоких потолков. И колонны какие-то, статуи. Свету вот только маловато.

ГРАФ. Как ты думаешь, мы это спим?

ПФИТЦ. Практически наверняка.

ГРАФ. Давай-ка оглядимся.

Они в огромном мраморном зале. Перед ними широкая плавно уходящая вверх спиральная лестница. Они поднимаются по лестнице.

ГРАФ. Смотри, сколько здесь застекленных стендов. Знаешь, Пфитц, мне кажется, что мы уже добрались до Ррайннштадта. Ну как же можно не узнать знаменитый Музей.

ПФИТЦ. Как жаль, герр граф, что это всего лишь сон.

ГРАФ. Но скажи, кому из нас все это снится?

ПФИТЦ. Конечно же мне, герр граф. Я на этот счет никогда не ошибаюсь. Во сне у меня непременно немеет либо левая рука, либо правая, скорее всего — в зависимости от того, на каком боку я сплю.

ГРАФ. И все же я совершенно уверен, что я действительно нахожусь здесь. Не могу же я существовать исключительно в твоем воображении.

ПФИТЦ. А вдруг мы оба с вами находимся в чьем-то чужом сне? Кто может знать? Но раз уж мы с вами считаем, что и вправду здесь находимся, нужно максимально это использовать.

ГРАФ. Попробуем сунуться в эту дверь.

ПФИТЦ. Сейчас. Ручка что-то заедает. Да нет, тут заперто.

ГРАФ. Там табличка есть. Ты можешь ее разобрать?

ПФИТЦ (медленно читает). Салон непоправимых ошибок. Ладно, уж без этого мы как-нибудь обойдемся.

ГРАФ. Пошли тогда дальше. Я хочу посмотреть экспонаты.

Они бредут среди застекленных стендов, пустых и заполненных. Далее им встречается еще одна дверь. На двери табличка: «К Библиотеке».

ГРАФ. А вот это как раз то, что нам надо. И не заперта. Пошли, Пфитц.

ПФИТЦ. Уж очень здесь темно, в этом коридоре. И чего это он вниз уходит? Не нравится мне это, герр граф, совершенно не нравится.

ГРАФ. Не трепыхайся. Держись поближе ко мне, и все будет в порядке.

Они идут бок о бок по длинному коридору, скупо освещенному свечами, закрепленными кое-где на стенах.

ПФИТЦ. Знаете, герр граф, я все-таки надеюсь, что это ваш сон. Было бы крайне удручающе, если бы я мог приснить такое жуткое место.

ГРАФ. Кончай мандражировать, Пфитц. Мы почти уже дошли — видишь, там еще одна дверь.

Открыв дверь, они оказываются в Библиотеке. Перед ними бессчетные, бесконечные залитые ослепительным светом ряды стеллажей, плотно забитых книгами. Стеллажи уходят вверх на необозримую высоту; система веревок и лесенок позволяет карабкаться по ним, как по горным склонам.