– Святой отец, – сказала я. И протянула руку к одному из кусков. – Прошу, позвольте мне помочь вам.

Он помотал головой. Слезы уже лились ручьями. Он поднял на меня взгляд. Я видела, что он чего-то хочет. Может быть, сделать что-то, чтобы он почувствовал себя лучше. Чтобы горожане снова были счастливы.

– Мы были бы очень признательны, если бы вы произнесли небольшую речь на ее похоронах, – сказала я.

– Вряд ли я могу, – вздохнул он. – Видите ли, я не думаю, что она была католичкой.

– Напротив… – я на секунду задумалась. – Она была истинной верующей.

При этих словах он издал подобие смешка, вытирая нос рукавом.

– Вы так на нее похожи, – сказал он, по-прежнему рыдая.

Я не чувствовала в себе сходства с бабушкой. Он взял у меня из рук черепицу. А затем повернулся ко мне спиной, глядя на этот кусок кровли, словно на нем было что-то написано, словно меня вообще рядом не было. Я наблюдала за ним и думала: буду ли я когда-нибудь уверена в том, что делаю?

Когда священник собрался уходить, я заметила, что во дворе соседнего дома ошиваются несколько мальчишек. Они были похожи на тех, которые несколько дней назад так пристально следили за мной на станции. Те же обветренные сопливые лица, те же рваные свитера и шерстяные шапки, те же длинные рукава, прикрывающие пальцы. Штанины их синих джинсов были выглажены: какая-то ненормальная мамаша даже прогладила стрелки. Ребята выглядели слишком молодо для тех, кого я могла бы гонять по лесам, но, быть может, старшие братья рассказывали им обо мне.

Я зашагала назад к почте, оставив отца Томаса, и мальчишки последовали за мной, держась на расстоянии. Один раз я обернулась и посмотрела на них в упор, отчего они бросились бежать вверх по улице и промчались мимо меня. Я думала, что на этом все, но тут увидела Маргарет, которая выходила из скобяной лавки с досками на плече.

Заметив ее, мальчишки тут же, практически синхронно, повернули головы в ее сторону. Один из них ткнул в нее пальцем и сказал что-то, чего я не расслышала. Другие замотали головами, но мальчик все равно наклонился. Я с ужасом наблюдала за тем, как он подбирает камень и замахивается.

Время для меня словно замедлило ход. Чувствуя себя абсолютно спокойно, я обнаружила, что отталкиваюсь от земли и со всех ног бросаюсь на мальчишку. Я пробежала где-то полпути, когда камень коснулся земли и застучал по мостовой. Я хладнокровно отметила это, но мне было все равно. Это все равно не остановило бы меня, и я бросилась на мальчика, вскинув руки. Я заметила, что мой рот открыт, что я скалю зубы. Какая-то незначительная часть меня испытала страх, но я была почти готова ощутить вкус крови…

И тут Маргарет возникла между мной и мальчиком. Одной рукой она обхватила меня поперек пояса, пока я неслась вперед, и мои ноги оторвались от земли и взмыли в воздух. Негодный мальчишка за спиной Маргарет потянулся за следующим камнем, но один из друзей с силой толкнул его, так, что камень выпал из руки.

– Идиот, – сказал его друг. – Она же тебя убьет!

И они бросились прочь.

На меня вдруг навалилась слабость. Это ведь всего лишь дети. Я обмякла, и Маргарет поставила меня на землю. Я подняла голову. Она даже не уронила доски, они так и балансировали на ее плече. Я удивилась ее силе и подумала, уж не преподала ли она сама этим мальчишкам урок – еще несколько лет назад. Я-то думала, что боюсь ее. Но теперь поняла, что, видимо, недостаточно сильно. Я попыталась поймать ее взгляд, чтобы понять, довольна она, зла или напугана. Но Маргарет только проворчала что-то, повернулась к машине и зашагала так быстро, что мне пришлось бежать, чтобы догнать ее.

Пока мы ползли на старом грузовике вверх по холму, я начала приходить в себя, и до меня наконец дошел весь ужас того, что я собиралась сделать. Я ведь даже не задумалась. Я чуть не разорвала того мальчишку. На ум мне тут же пришел круглый шрам от зубов на руке Лумы. Люси Спенсер, с выпученными от ужаса глазами зажимающая рукой шею, пока кровь сочилась у нее между пальцев. Та ночь…

Я помотала головой и опустила взгляд на свои дрожащие руки. Я не сводила с них глаз, пока они не перестали трястись. Паника во мне превратилась в решимость. Никто не должен об этом узнать. В следующий раз я буду осторожнее. Больше самоконтроля. Это нужно моей семье. Я нужна им нормальной.

Я покосилась на Маргарет, мне хотелось попросить ее, чтобы случившееся осталось между нами. Она не сводила глаз с дороги и низким голосом мычала себе под нос. Она никому не скажет. Значит, единственный человек, который должен держать рот на замке, – это я.

Вернувшись домой, я попыталась объяснить всем, как, на мой взгляд, должны проходить похороны. Священник произнесет несколько слов. Уинтерпортцы будут говорить, что соболезнуют нашей утрате, а мы должны отвечать: спасибо. Все будут в черном.

– Черный мне ужасно не идет, – сказала Лума.

– Всего один день, – сказала я. – Вообще-то, твоя бабушка умерла.

– Ей было бы все равно, в черном я или нет.

Я решила ее не переубеждать, потому что мне нужна была ее помощь. Надо было поговорить с дедушкой Миклошем, который вернулся домой, проведя в лесу целый день, но одной подходить к нему мне было страшно. Лума стояла у меня за спиной и держала меня за плечи, пока я стучалась в дверь. Дедушка высунул голову, его лицо было исцарапано – бегал сквозь колючие кусты. Я посмотрела на бусинки крови вдоль царапин, но кровь у него была красной. Не как моя.

– Мы устраиваем похороны, – сказала я. – Церемония состоится через четыре дня, и мне нужно, чтобы ты присутствовал. Я только хочу, чтобы ты дал слово, что ты не причинишь вреда никому из тех, кто придет в наш дом. Понимаешь?

Он рассеянно кивнул.

– Я хочу, чтобы ты вел себя с ними очень осторожно, – сказала я. – Они придут не к тебе, они придут отдать дань уважения бабушке.

Он кивнул. Его глаза сразу же наполнились слезами, как только я упомянула бабушку Персефону. Он вытер их тыльной стороной ладони.

– Я сделаю то, о чем ты просишь, – сказал он. – Пусть прощаются и ничего не боятся.

– Ты что, заставила его согласиться? – удивилась Лума после того, как дедушка закрыл дверь у нас перед носом.

Ее вопрос меня смутил.

– Увидим.

– Ты во всех видишь только самое плохое, – сказала она. – Чего ты так бесишься?

– Вовсе не бешусь, – возразила я.

– Еще как бесишься! От тебя все время пахнет злостью. А я понять не могу, перед кем ты так злишься.

– На кого я так злюсь, – машинально поправила я ее, и тут же почувствовала себя глупо. Из всех зол, что со мной сотворила школа святой Бригит, грамматика была меньшим, но это все равно выводило меня из себя.

– Пф! – Лума скривила губу, обнажив неровный ряд острых зубов. – Зачем вообще было возвращаться, если ты нас терпеть не можешь? Права была бабушка, ты нас совсем позабыла.