позавтракать в загородном ресторане, дав ему понять, что никаких радикальных событий не должно произойти.

Тем временем Сийес покинул верхом на лошади Люксембургский дворец (официальную резиденцию Директории), при этом своей неуклюжей посадкой он здорово насмешил другого директора, не посвященного в заговор. Сийес ранее убедил Совет старейшин собраться пораньше, объявив о раскрытии якобинского заговора. Члены Совета согласились перенести оба Совета и Сен-Клу, а генералу Бонапарту поручалось командование вооруженными силами. Наполеон переоделся теперь в генеральский мундир со всеми регалиями и в сопровождении двадцати офицеров в половине восьмого поскакал в Тюильри, чтобы принять присягу. За час до этого был вотирован декрет, по которому подавление «страшного заговора» поручалось генералу Бонапарту, назначавшемуся во главу всех вооруженных сил, расположенных в столице и ее окрестностях, включая национальную гвардию.

Прибыв в Тюильри, Наполеон сделал его дворец своим штабом. Баррас, беспокоившийся, что Наполеон до сих пор не позвал его, послал своего секретаря, некоего Ботто, выяснить, что происходит. Увидев Ботто, Наполеон громовым голосом начал вычитывать ему так, словно тот был сам Баррас. «Что вы сделали из Франции, которую я вам оставил в таком блестящем положении? Я вам оставил мир, а нахожу войну! Я вам оставил итальянские миллионы, а нахожу Грабительские законы и нищету! Я вам оставил победы, а нахожу поражения! Что вы сделали из ста тысяч французов, которых я знал, моих товарищей по славе? Они мертвы!». Три директора, против которых был составлен заговор — Баррас, Гойе и Мулен — были арестованы. Талейран вскоре принудил Барраса в обмен на обещание полумиллиона франков (которые, кажется, Талейран себе и присвоил) подписать заявление об отставке. Оставшиеся два директора, видя, что все пропало, не выразили никакого протеста.

Пока Сийес мог быть доволен тем, что случилось. С точки зрения закона все было сделано правильно, парламентскими методами. Но теперь на очереди был следующий этап заговора — необходимо было убедить оба Совета назначить трех консулов для выработки новой конституции. Сийес посоветовал Бонапарту арестовать депутатов-якобинцев, однако генерал отказался. Это был первый признак, что нити заговора, сосредоточенные, как казалось Сийесу, у него в руках, начинают выскальзывать.

На следующий день в Сен-Клу начали заседать Совет старейшин и Совет пятисот. Шли часы, а нужное решение так и не принималось. Тогда Бонапарт решился и, резко войдя в зал Совета старейшин, произнес довольно сбивчивую речь, суть которой была в том, что на него клевещут, «вспоминая Цезаря и Кромвеля». Он заверял депутатов: «Если бы я хотел власти, то мог бы уже давно воспользоваться многими возможностями, которые представлялись раньше, я клянусь, что у Франции нет более преданного ей патриота, чем я. Нас везде подстерегает опасность. Мы не должны рисковать потерять те блага, которые нам достались такой дорогой ценой — свободы и равенства». Далее он обрушился на якобинцев с обвинениями в том, что они хотят возродить террор. В ходе своей речи Наполеон дал понять, что его замыслы идут гораздо дальше простого пересмотра конституции. Однако когда он закончил, в зале не раздалось ни аплодисментов, ни враждебных выкриков. Секретарь поспешил увести его из палаты. Когда он зашел в помещение, в котором заседал Совет пятисот, там поднялся страшный шум. Отовсюду кричали: «Конституция или смерть!», «Долой диктатора!», «Долой тирана!», «Объявить его вне закона!». Кто-то ударил его в плечо, еще один депутат собирался наброситься на него с кинжалом. С Наполеоном вдруг случился один из первых припадков, которым он был часто подвержен, и его, теряющего сознание, вытащили из зала гренадеры, которые вошли туда вместе с ним. Совет пятисот тут же начал принимать декрет об объявлении Наполеона вне закона (подобная тактика привела к свержению Робеспьера). Положение, которое могло стать безнадежным, спас Люсьен. Он выскочил из зала, оставив Совет без председателя, и объявил войскам, стоявшим наготове снаружи, что какие-то убийцы внутри угрожают Совету кинжалами и что необходимо очистить помещение от этих людей. Под оглушительный грохот барабанов в зал ускоренным шагом ворвались триста гренадеров с ружьями наперевес под командованием генералов Леклерка и Марата, и депутаты начали выпрыгивать из окон. Вечером солдаты изловили на улицах, в кабачках и на постоялых дворах около трех десятков перепуганных насмерть депутатов и заставили их вотировать принятие отставки директоров, назначение трех временных консулов и составление новой конституции.

Наблюдавший за всем этим с противоположной стороны Ла-Манша Уильям Питт[10] так резюмировал происшедшее (его слова весьма красноречиво характеризуют политическую, мораль Наполеона): «Когда при Баррасе принимали конституцию третьего года революции (1795 г.), то эта конституция опиралась на штыки Бонапарта». Далее премьер-министр поведал палате общин о том, что переворот фрюктидора 1797 года увенчался успехом лишь благодаря «поддержке Директории Бонапартом». Он продолжал: «Непосредственно перед этим событием, двигаясь по Италии и предавая все вокруг огню и мечу, он получил священный подарок от Директории — новые знамена; он вручил их своей армии со следующим призывом: «Давайте поклянемся, боевые мои товарищи, именами тех патриотов, которые погибли, сражаясь за наше дело, в вечной ненависти к врагам конституции третьего года». Той самой конституции, которую с его помощью Директория вскоре грубо нарушила и которую теперь он. окончательно растоптал сапогами своих гренадеров.»

Первое время после переворота Сийесом владело наивное убеждение, что именно он является главным действующим лицом нового режима. Он сам был одним из трех временных консулов, другим был его приятель Роже Дюко, в то время как старые союзники Сийеса Фуше, Талейран, Камбасьер и Годен стали министрами полиции, иностранных дел, юстиции и финансов. Однако на самых первых заседаниях консулов и правительства под председательством Бонапарта его ждал неприятный сюрприз, почти шок, когда Первый консул своими дельными замечаниями выказал прекрасную осведомленность в финансах и иностранных делах, после чего Сийес сказал Талейрану и некоторым другим министрам: «Господа, насколько я понимаю, у вас появился настоящий хозяин». И все же Сийес думал, что ему удастся сладить, с генералом. Он верховодил в двух комиссиях, которым было поручено составлять проект новой конституции, и был уверен, что настоит на своем. Несмотря на то, что переворот осуществили военные, новое правительство состояло в основном из гражданских лиц. В нем преобладали люди, вошедшие в большую политику еще десять лет назад, те, кто организовал и поддерживал заговор против Робеспьера. Бонапарт поначалу разыгрывал из себя этакого скромнягу, посещая заседания в Люксембургском дворце в штатской одежде. Сийес предложил, чтобы верховная власть находилась в руках состоящего из богатых людей Сената, который будет назначать правительство и членов законодательного собрания. Правительство должно состоять из двух консулов — одного по внутренним, другого по иностранным делам — и «верховного