— Деда! Я сделаю озеро. И лебедей. Лебеди будут скользить. Из-за магнита.

Я трудилась часа три, может быть, больше. Сначала мне не давались лебединые шеи. Ведь они должны красиво изгибаться! Но я их срисовала — из книжки про царя Салтана. Каждый лебедь состоял из двух одинаковых половинок с общим донышком. К донышкам я прицепила скрепки. Потом установила лебедей на поверхность бумажного озера, подложила снизу магнит и стала водить им туда-сюда. Невидимый магнит тянул лебедей за скрепки, и они двигались по бумаге. Будто плыли!

— Деда, правда, как настоящие? Как в «Лебедином озере»! Правда?

Я приклеила по краям картонки камыши и наутро принесла свое изобретение в школу.

Я предчувствовала, что поражу Марсём: она поражалась легко и с радостью. Я знала, что получу свидетельство. Но в тот день на меня обрушилось нежданное счастье: главным поклонником лебединого озера оказался Егор. На перемене у моей парты выстроилась очередь из желающих управлять лебедями. Егор подходил несколько раз, сосредоточенно водил магнитом по листу и приговаривал: «Вот, значит, как он работает! Вот чего может! Вот это да! Сила!»

Будь моя воля, я разогнала бы очередь. Я сказала бы: уйдите. Пусть он играет! Пусть играет только он. Мы теперь будем все время с ним играть. И я ему все разрешу. Как Петя мне разрешает. Я ничего для него не пожалею. Потому что в тот момент — наверное, в тот момент! — что-то случилось с моим взглядом. Он стал первым.

О любви детей почти ничего неизвестно. В отличие от взрослых, в мозгу которых ученые рано или поздно что-нибудь откроют.

Конечно, дети должны любить свою первую учительницу. Это закон. Даже для тех, кто не сошелся с учительницей характерами. Как я — с Татьяной Владимировной. А потом я любила Марсём, очень любила, хотя и не могла решить, какая она учительница — первая или вторая. И может, здесь действует какой-нибудь другой закон.

Еще дети любят маму и папу. Их они любят с самого начала, до всего, что произойдет потом. До того, как станет известно о каких-нибудь законах. Но у меня не было папы. Если папы нет, что происходит с его долей любви? С той долей, которая ему предназначена? Никто не знает.

Как-то я спросила у мамы, бывает ли у детей любовь. Если они учатся в третьем классе. Или в четвертом. Маме вопрос не понравился. Она сказала, это дурацкая тема. Если я хочу дружить с мальчиками, пожалуйста. Никто не запрещает. И я могу пригласить кого-нибудь в гости. Например, Петю. Только при чем тут любовь? Мама даже немного рассердилась. Будто я ее неприятно задела. А вечером, в присутствии дедушки, заговорила об этом сама. Сделала вид, что ей очень смешно, и сказала:

— Пап, вот тут у Алины вопросы. Могут ли мальчики нравиться маленьким девочкам? Бывает так, чтобы они любили друг друга?

Но дедушка не стал смеяться. Он сказал, что всегда любил бабушку и поэтому не знает. Дедушка встретил ее, когда учился в институте. Конечно, он был тогда молод. Но его уже нельзя было считать мальчиком. А бабушку нельзя было считать девочкой. Возможно, встреть он бабушку раньше, в школе, он бы и тогда ее полюбил, потому что бабушку просто нельзя было не полюбить.

— При чем здесь бабушка? — мама опять немного рассердилась. — Алина спрашивает, может ли такое серьезное чувство, как любовь, возникнуть у детей ее возраста.

— Да, да, я понимаю. Ну, почему же — нет? Влюбился же Лермонтов первый раз в пятилетнем возрасте? Это доподлинно известно. Ты же сама зачитывала мне из Ираклия Андронникова…

— При чем здесь Лермонтов? — маму явно не устраивало направление беседы. — Лермонтов — гениальный поэт, классик.

— Но, Оленька, когда ему было пять лет, этого еще не знали. Просто обнаружили, что он влюбился… А почему Алина об этом спросила? Ее что-то тревожит?

— Алину ничего не тревожит. Просто Наташка заморочила ей голову своими россказнями, — подвела неожиданный итог мама, имевшая некоторое представление о Наташкиных проблемах. — Лучше сходи с девочками в театр, чтобы они не забивали себе голову ерундой.

— Конечно, конечно, — дедушка любил ходить со мной в театр. И против присутствия Наташки никогда не возражал.

— Искусство способно дать нам ответы на наши вопросы. Я еще знаешь кого вспомнил? Тома Сойера. Ему было примерно столько же лет, сколько Алине. Может, чуть-чуть больше. Йон во имя своего чувства совершил подвиг. Что-то вроде подвига.

— Папа, ты неисправим! Том Сойер — литературный персонаж. А это — живые дети. Никто не спорит: они влюбляются. Но это игра. Не больше. Вспомни, как Алина рассказывала нам про Соломона. И как ты смеялся.

У нас в классе был мальчик с редким именем — Соломон. Мы все, включая Марсём, звали его просто Саней. Но в некоторых случаях Марсём называла его «полным именем». Например, в день рождения.

У нас был такой обычай. Все усаживались в кружок на ковре, а именинник — в центре, и Марсём рассказывала историю — про какого-нибудь героя с таким же именем.

Имя, говорила она, — связующая нить. Она связывает разных людей аз разных времен. В честь Саниного дня рождения Марсём рассказывала про царя Соломона, про его мудрость и про то, как он строил первый Храм. Но у Соломона, сказала Марсём, был один недостаток. Он имел тысячу жен. И это обстоятельство плохо повлияло на дальнейшую судьбу его страны. Неудивительно. Если у тебя так много жен, ты даже не в состоянии запомнить, как их зовут. Где уж тут уберечься от несчастий!

Марсём рассказывала про царя Соломона три дня подряд. Два дня — про его мудрость, а третий день — про тысячу жен и царицу Савскую. И этот третий день понравился Сане больше всего. Когда мы пошли гулять, он позвал всех девчонок играть в царя Соломона — сказал, будет выбирать из нас самых красивых и жениться. Мы согласились. Все мы тогда (или почти все — включая меня и Наташку) были влюблены в Саню. Он считался самым красивым и всегда высказывал собственное мнение. Марсём считала собственное мнение особым достоинством. Она всегда говорила: смотрите! У Сани на этот счет есть свое мнение! Как интересно! Но если бы Саня никакого мнения не высказывал, мы бы все равно в него влюбились. Вера сказала, он похож на Ричарда Гира. А Ричард Гир — очень красивый. И в кино в него все влюбляются. Когда Вера так сказала, все девчонки быстренько влюбились в Саню. Когда ты в третьем или в четвертом классе, лучше всем влюбляться в кого-нибудь одного. (А потом, через какое-то время, в кого-нибудь другого.) Так гораздо интереснее. Ведь ты должен об этом с кем-нибудь разговаривать — с тем, кто понимает, о чем, собственно, речь. И тогда можно соревноваться: кто больше влюблен, кто раньше займет место в нужной паре.

Мы забрались на крыльцо под окнами сторожа-дворника и стали играть в царя Соломона. У Веры был тонкий прозрачный платок, и она повязала его на голову, как фату. У Наташки платка не было, и она сказала, что фата не нужна. Царь Соломон жил в Африке, и там одевались по-другому. Вот так. И Наташка накрутила на нос и на рот шарф. Тут Вера заметила, что Наташка в шарфе похожа не на невесту, а я какого-то ковбоя, на котором никто ни за что не женится. Только какой-нибудь «голубой». Наташка обиделась. Вера просто не умеет различать ковбоев и бедуинов, сказала она.