Тем более что успехи Заковского по борьбе с «врагами народа» были высоко оценены на совещании руководящего состава НКВД СССР, состоявшемся 24 января 1938 года в Москве. Леонид Михайлович активно делился со своими коллегами «наработками» по разгрому контрреволюционных организаций в Ленинграде и области. Так, после окончания следствия по какому-нибудь крупному делу ленинградские чекисты обязательно оставляли некоторых ее участников в живых, чтобы они могли изобличить новых арестантов. Именно отсюда, по словам Заковского и «…быстрый ход следствия, и быстрый разгром организаций. Поэтому у нас был большой процент сознавшихся»[108].

В результате по словам Заковского в Ленинграде не осталось ни одного крупного завода, где не были бы выявлены немецкие, польские и латвийские диверсионные или шпионские группы, как действующие, так и законсервированные на случай войны[109]. Прямо перед совещанием (20 января 1938 года) был оглашен приказ Ежова. Заковский был назначен начальником УНКВД по Московской области, а спустя девять дней по совместительству стал и заместителем наркома внутренних дел СССР. В столицу он прибыл в одиночестве — ни Гарина, ни Шапиро-Дайховского, никого из ленинградских сотрудников забрать с собой не удалось.

Лишь почти через два месяца (28 марта 1938 года) на работу в центральный аппарат НКВД перебрался Н.Е. Шапиро-Дайховский, ставший заместителем начальника 2-го Управления (Особые отделы) НКВД СССР. В этот же день приказом Ежова его непосредственным руководителем, начальником 2-го Управления НКВД был назначен Заковский (сохранивший при этом все ранее занимаемые должности).

В Москве Заковский пробыл всего четыре месяца (январь — апрель), но оставил о себе крепкую память. К началу 1938 года значительная часть московской партийно-советской номенклатуры была буквально выкошена органами НКВД. Были репрессированы фактически все секретари МК и МГК партии (из 38 секретарей МК и МГК, работавших в 1935–1937 гг., избежали репрессий лишь трое), большинство секретарей райкомов и горкомов ВКП(б) (136 из 146), многие руководящие советские, профсоюзные, хозяйственные, комсомольские руководители, специалисты, деятели науки и культуры[110].

И, тем не менее, Заковский сумел развить на новом месте работы активнейшую деятельность. Комиссар госбезопасности 1-го ранга С.Ф. Реденс из рассказов своих московских друзей-чекистов узнал, что «Заковский… за два месяца арестовал двенадцать с половиной тысяч человек, причем аресты проводились по телефонной книжке, лишь бы фамилия была похожа на польскую, латышскую, болгарскую и т. д.».

Если Реденс свидетельствовал с чужих слов, то начальник 5-го отделения 3-го отдела (КРО) УГБ УНКВД по Московской области А.О. Постель сам участвовал в этих операциях: «…с прибытием Заковского массовые аресты так называемой латышской организации, которые заранее определялись по контрольным цифрам на арест каждому отделу на каждый месяц в количестве тысячи — тысячи двести человек, превратились в буквальную охоту за латышами и уничтожение взрослой части мужского латышского населения Москвы, так доходили до разыскивания латышей по прописным листкам в милиции»[111].

Установки Заковского «бить морды при первом допросе», брать короткие показания на пару страниц об участии в организации, и на новых людей, и личные примеры его в Таганской тюрьме как нужно допрашивать — вызвали массовое, почти поголовное избиение арестованных, дающих показания не только на себя, но и на своих знакомых, близких, сослуживцев и даже родственников…»[112]. В Москве аресты проводились в Латышском театре, Латышском клубе, в культурно-просветительном обществе «Прометей», в редакциях латышских газет и журналов, в секциях бывших латышских красных стрелков, просто бойцов латышских дивизий Красной Армии Советской Латвии 1918–1919 годов.

Так, ознакомившись с оперативными материалами по «контрреволюционной латышско-польской организации в московской милиции» новый начальник УНКВД дал следующее распоряжение: «1. Эту шваль в милиции нужно разгромить. 2. Список передать в отделения, где ведется следствие, с тем, чтобы по этому списку допрашивать арестованных. 3. Следствие форсировать»[113].

Казалось, еще немного, и в погоне «за цифрой» начальник УНКВД припомнит свое латышское происхождение и подпишет ордер на арест самого себя.

Уже после ареста Заковского многие его московские подчиненные стали писать рапорта на бывшего начальника УНКВД, стремясь тем самым обезопасить себя от ареста. Вот что написал в своем рапорте старший лейтенант ГБ И.Я. Ильин: «Арестовывать разрешалось кого угодно и сколько угодно, в существо следственного дела руководство не смотрело, а ставилась одна задача — ни одного не сознавшегося. Малейшее отступление или невыполнение «лимита» несли за собой соответствующее внушение… Выработанная в Управлении система отчетности и рапортов о проделанной за сутки оперативно-следственной работе вызывала нездоровые методы соревнования по количеству арестов и полученных признаний. Руководством ставилась задача догнать Ленинград (где уже в полную силу развернулся новый начальник УНКВД М.И. Литвин. — Прим. авт.), т. е. давать по Московскому управлению не меньше 200 признаний за сутки. Отсюда вытекала необходимость производства большого количества непродуманных арестов, арестовывались латыши, немцы, поляки, в результате арестованные оказывались русскими или евреями»[114]. Для сбора информации «о людской базе иностранных разведок» предлагалось «…ходить по домоуправлениям г. Москвы и по домовым книгам выписывать жильцов с иностранными фамилиями, выписывать их анкетные данные из домовой книги»[115].

В дальнейшем все эти материалы сдавались секретарям оперативных отделов УГБ управления, которые вместе с более грамотными сотрудниками составляли короткие справки, где и указывалось в пользу какого государства эти люди занимались шпионажем. Как свидетельствовал бывший сотрудник ОО ГУГБ НКВД Московского ВО П.Н. Тихачев, если «фамилия была немецкая, то это лицо занималось шпионажем в пользу Германии, если фамилия польского происхождения, то писали, что это польский шпион»[116].

Благодаря таким «оперативным» методам Заковский быстро «восстановил темп расстрелов» на Бутовском полигоне (где Московское УНКВД расстреливало «шпионов, диверсантов и террористов»). Если в январе 1938 года в Бутове было расстреляно 547 человек, то в феврале уже 2326 человек, а в марте — 2335 человек. «Темп» спал лишь в апреле 1938 года, после снятия Заковского (в этот месяц на Бутовском полигоне расстреляли 882 человека)[117].