– Ты с ней дружила? – спросила Муся. Ника сощурилась:

– Ты что? Она же дочь врага народа. Я ее в упор не видела.

– А может, твой муж бы добрый оказался? – шмыгнув носом, спросила бродяжка. – Жалел бы тебя.

Ника хмыкнула:

– Слабо верится. Одно дело – если б он отца моего боялся, а когда бояться некого, когда знаешь, что ничего тебе не будет… И не таких, как я, забивали… Знаешь, была у меня подружка, Любочка. И вот, когда родителей ее забрали, она от безвыходности согласилась за первого, кто позвал, выйти. Год прошел – и не узнать ее. Одна тень осталась, ходит вся в синяках и кровоподтеках, с горя брагу пить стала. Не хотела я, чтоб со мной то же самое было. Правда, можно и хорошо устроиться, но мало кому это удается. Вот если дочь врага народа вовремя от отца отказаться успеет да найдет себе мужа, которого генсек ценит, то можно неплохо пожить – до поры до времени. Но где ж такого мужа взять. Мой жених испугался, другого у меня в запасе не было, только свиновод тот – Мишка. Но это уж – увольте. – Ника церемонно поджала губы и оскорбленным тоном произнесла: – Я сказала, что не могу принять его предложение. Для дочери одного из руководителей, хоть и бывших, это слишком мало, а для дочери врага народа – чересчур много.

Муся фыркнула. Потом рассудительно заметила:

– Зато бежать тогда не надо было бы.

– Брр, мне представить страшно было, как он меня обнимет, трогать станет. Через силу терпеть все это – да лучше умереть. От такой жизни я б и впрямь состарилась и умерла до поры.

Муся задумчиво кивнула.

– А взгляды подруг как сносить, притворно-сочувственные? – бормотала Ника. – Вот я и решила лучше уйти. Дома мне бы все об отце напоминало. Мать-то давно умерла, мне лет десять было. Но только кажется мне теперь, что не любила она меня. Раздражала я ее своими вопросами. Она не работала, все больше лежала, и на все у нее для меня был один ответ: иди, играй.

«– Мам, а мы тут все время будем жить?

– Иди, играй.

– Мам, а наверху было лучше, чем тут?

– Не помню. Ступай, займись чем-нибудь, у меня голова болит».

Когда я подросла, стала понимать: видно, с отцом она сошлась не по любви – только для того, чтоб был он ей защитой и опорой. А меня родила, чтобы его удержать. По большому счету ни он, ни я не нужны ей были. Ну, ей легче, она умерла до того, как отец попал в опалу.

– А он ее любил?

– Очень. Не знаю только, почему. Она хоть и красивая была, но злая. Почти все ее раздражало. А к чужим людям отправляться страшновато, конечно, было, но и интересно. Я ведь кроме нашей линии, почти нигде и не бывала, только по рассказам метро знала. Мне предлагали еще на Текстильщики, но туда, говорили, очень опасно добираться. Даже если б туда дошла, вернуться не получилось бы. Еще ходили слухи, что можно на Ганзу, в госпиталь на Таганке. Там у них, вроде, требуются постоянно сиделки к больным, и руководство готово глаза закрыть на то, откуда ты пришел, хотя вообще-то у них с нами отношения напряженные. Но они делают только временный вид на жительство и в любую минуту могут выкинуть вон. Впрочем, мне кажется, что медицина – это не мое.

– Я б из Полиса ни за что не ушла. Тепло, светло, – мечтательно сказала девочка.

– Это смотря кем туда попасть. С виду-то у них красота, но на самом деле они хитрые. Чуют, когда человек в беде и выбирать ему особо не приходится, и используют это на полную катушку. И возмутиться не вздумай – сразу на место поставят, напомнят, как облагодетельствовали тебя, неблагодарную. Мягко стелют, да жестко спать. Меня там тоже чуть замуж не выдали. За брамина-задохлика.

– А кто это – брамин?

– Это у них там типа касты. Брамины – книжники. Кшатрии – военные. Еще низшие есть, которые там красоту наводят, полы надраивают – забыла, как называются. Кажется, неприкасаемые. Знаешь, я из рассказов папы о прежней жизни поняла, что тогда тоже были касты. Одни, к примеру, улицу метут, а другие – книги изучают. Ну, только не особо замкнутые касты. Если человек хотел, мог выбрать другую касту, не ту, из которой родители. Да и родители могли быть из разных каст. А вот в Полисе с этим строже – там эти касты иной раз и враждуют.

– А где ты росла – там были касты?

– На Красной линии? Ну, там сложно все. Товарищ Москвин всегда говорил, что у нас равенство и братство – так завещал Вечно Живой учитель. И все равно – ведь надо же кому-то на свиноферме работать? Вот моего отца, пока он был в силе, никто бы не посмел на свиноферму отправить.

– А теперь, значит, ты перешла в другую касту?

– Да я вообще теперь вне закона. Если сунусь обратно на Красную линию, меня тоже в тюрьму отправят. Да только я не такая дура. И на Китае не просто так осела. На других станциях шпионов полно – и с нашей линии тоже. А здесь, хоть и бандиты, зато все на виду, каждый новый человек заметен. И здесь меня никаким шпионам не выдадут – не оттого, что так уж любят, а просто такие здесь понятия.

– А почему ты за брамина не пошла?

– Он мне не нравился. Знаешь, на свободе, конечно, голодно и страшно, зато интересно. Поэтому я опять стала думать, куда сбежать. Тогда и встретила Лефорта – прямо там, в Полисе. Стояла тогда за книжным лотком. Он ко мне все приглядывался, я уж пугаться стала. Глаза у него черные, недобрые. А он смотрел-смотрел, да и предложил: айда, мол, со мной, дела делать, чего тебе здесь ловить? Я поначалу боялась, что ему от меня тоже любовь нужна, но он меня успокоил. Сказал, что это, если надо, он всегда найдет, у него девчонок полно, а я ему для другого пригожусь. Мол, голова у меня ясная, речь складная, личико приятное – можно дела проворачивать вместе. И начали мы с ним ходить, он меня и научил многому. Да я и до того кой-чего знала – папенька-то у меня импортом занимался, пока не сослали. И чай с ВДНХ, и куртки из свиной кожи с Динамо – все через него шло, знал, где чего производят и по какой цене лучше брать. На Белорусской приобретал партиями мясо свиное, которое с Сокола везли, за оружием ехал в Бауманский альянс. Все это и пригодилось мне потом. А еще на Китае ко мне все подкатывалась тетка одна, бандерша. В бордель свой хотела завербовать. Обещала, что найдет мне лучших клиентов, что жить буду шикарно, да я не повелась. Не по этим я делам. Этот путь в могилу ведет. От такой жизни я б через год в развалину превратилась – и на что мне тогда шикарные тряпки? Нервная я, не терплю, когда чужие руки меня трогают.

Ника замолчала. Кое-что она утаила, конечно. Была еще одна причина. Она снова вспомнила суровое бледное лицо, пронзительный взгляд светлых глаз. Датчанин был нечастым гостем у них на Красной линии, но когда появлялся, ее сердечко готово было выскочить из груди. Об этом человеке и об его отчаянной храбрости ходили легенды. Ника пыталась расспрашивать о нем Айрона Медного, знакомого сталкера, но тот с сочувствием посмотрел на нее и сказал, что Датчанин сегодня здесь, а завтра – там, и искать его – что ветра в поле ловить, а дожидаться и вовсе без толку. Насчет ветра в поле Ника не совсем поняла, но общий смысл уловила.