— Господи, что я делаю?!

С этими словами я попал внутрь здания. Здесь пришлось немного поплутать по техническим помещениям, но в конце концов я оказался в огромном холле с дверьми, ведущими на балкон кинозала. Ни единого человека. Я аккуратно приоткрыл дверь…

— Христианство — это лишь иудейская ересь, — громыхал чей-то голос. — Всякая самостоятельная религия подобна дереву — у нее есть свое корневище, свой ствол и своя крона. Но христианство — не древо священного сада. Нет. Христианство — одна из ветвей, отклонившаяся от древа Бога Израиля. Искусственная, насильственно привитая ветвь.

Стараясь не наделать шума, я прошел к краю балкона. Здесь не было ни души, вся публика — человек семьсот или девятьсот — разместилась в партере. На сцене, прямо перед экраном, в освещении двух пересекающихся лучей стоял невысокий, плотный, не старый на вид, но совершенно седой мужчина. Доктор философии Рабин.

— Вы никогда не спрашивали себя: почему христианство признает Ветхий Завет, а иудаизм не признает Новый? — доктор Рабин внимательно смотрел в глубь зала, и от одного этого взгляда мне вдруг стало жутко. — Вероятно когда-то, в какой-то момент это показалось вам странным. Вы задумались, но мысль, натолкнувшись на невидимое препятствие, застопорилась и не пошла дальше. Люди слишком привыкли к христианскому мифу, чтобы всерьез думать о таящихся в нем противоречиях. Но они существуют!

Дрожь пробежала у меня по всему телу.

Герцог брезгливо пнул кусок мешковины, на котором в беспорядке валялись лошадиные кости вперемешку с обугленными человеческими останками. Тускло поблескивали четыре подковы, изготовленные по чертежу его инженера.

— Все, что осталось от мальчишки, ваша светлость, — сказал по-французски капитан швейцарцев-наемников. — Мы обыскали все вокруг. Похоже, на них напали волки. Парень влез на дерево, и в него ударила молния.

Капитан перекрестился. Борджиа метнул на него свирепый взор. Прошло две недели, прежде чем он узнал, что его гонец не доехал до Ватикана. Еще пять дней прошло, пока отряд отыскал втоптанные в грязь останки и смог собрать ту небольшую их часть, что не тронули звери и птицы.

Причина ярости Чезаре была в письме, которое он получил от своей сестры, герцогини Феррарской, Лукреции. Вскользь она упоминала, что их отец около десяти дней назад встречался с кардиналом Джованни Медичи и его братьями — Джулиано и Пьетро. Однако в письме, которое Борджиа получил собственно от Александра VI, об этом не было ни слова.

Смутно Чезаре догадывался, что его любимая сестра пытается предупредить его о чем-то, но не решается назвать опасность. Из осторожности. Лукреция боялась и ненавидела отца одновременно. В его присутствии ее охватывала безвольная тупая покорность, которая была противна ей самой. Чезаре помнил ее странные, полные глубокой внутренней печали слова, которые она произнесла как-то, положив голову, увенчанную пышными светлыми кудрями, на его плечо:

— Когда он рядом, я будто вылетаю из своего тела и смотрю за всем, что он говорит и делает, со стороны. Меня словно не существует. Я умираю. Превращаюсь в бесплотный дух, который он не в силах увидеть или удержать.

— О чем ты? — Чезаре тогда нахмурился и попытался взглянуть Лукреции в глаза, но та лишь крепче прижалась к нему, пряча лицо. Герцогу показалось, что она плачет. Он нежно поцеловал ее в лоб. — Чего ты боишься, Рицци?

В ответ раздался горячий, едва различимый, как бред умирающего, шепот:

— Ты убьешь его, Чезаре? Убей его! Зачем ты сложил с себя сан? Ты бы мог убить его в любую минуту! Тебя бы все поддержали, тебя бы выбрали папой!

Борджиа на секунду показалось, что эти слова ему только кажутся, звучат внутри его головы. Он схватил сестру за плечи и оттолкнул.

— Не смей говорить мне этого! — зарычал он. — Нас могут услышать!

Смятение и растерянность на лице Лукреции мгновенно исчезли. Она снова стала прекрасной и холодной, такой, какими умели быть все Борджиа. Ничто в ее облике не выдавало чувства. Она мягко улыбнулась и как ни в чем не бывало спросила:

— Ты был у Людовика в Милане? Видел королеву? Какое у нее было платье? Через две недели я должна быть там на балу с мужем. Не знаю, какой заказывать себе наряд…

* * *

Борджиа вернулся в свой кабинет и достал из секретного ящика письмо сестры. Пробежал его еще раз глазами и жадно втянул слабый аромат ее духов, еще сохранившийся на бумаге. Но вдруг он заметил, что это не обычный аромат, которым пользуется Лукреция. Духи для нее готовил ее собственный парфюмер мэтр Чевеллини, аптекарь из Флоренции. Правда, основной доход досточтимый мессере Чевеллини получал от изготовления ядов. Его искусство по этой части было почти сравнимо с талантом мэтра да Винчи в живописи. Борджиа были главными клиентами парфюмера. Под страхом смерти Александр VI запретил Чевеллини изготавливать яды для кого-либо еще.

Однако сейчас Чезаре меньше всего был склонен думать о флорентийском аптекаре. Письмо было пропитано модным ароматом «Слезы мадонны». Борджиа потер висок, мучительно вспоминая, где ему уже приходилось слышать этот сладковато-тяжелый, мускусный запах.

— Пьетро! — вспомнил он.

Именно этими духами пахло от Пьетро Медичи, самого безвкусного из всех сыновей Лоренцо! Что хотела сказать ему Лукреция, надушив свое письмо «Слезами мадонны»? Что их отец — папа Александр VI — начал какую-то игру с Медичи, не известив Чезаре?!

Тонкие короткие волоски на затылке Борджиа поднялись дыбом. Так всегда происходило, когда он чувствовал опасность. Неясным внутренним чутьем, но он ощущал ее.

* * *

Чезаре вспомнил свой последний визит в Ватикан. Был день рождения папы Александра VI. Лукреция прибыла со своим мужем — герцогом Феррарским, который потел и бледнел от страха. В течение четырех дней он не притронулся ни к еде, ни к питью, а платье и простыни доставал из личного сундука, запертого на три замка. Сам одевался и сам стелил себе постель.

Александру VI исполнялось семьдесят. Но он был здоров и крепок как бык. Только сильно потолстел. Полные губы и оливковая лоснящаяся кожа ясно говорили, что в его жилах течет мавританская кровь. Однажды, когда кардинал Ровенна с издевкой спросил, от кого папа черпает свою неиссякаемую жизненную силу, намекая на расхожие сплетни о договоре семейства Борджиа с дьяволом, тот ответил: «Я ел много мяса, пил много вина и любил такое количество женщин, что не помню и десятой части. Полагаю, если Бог сотворил меня по своему подобию, то от постных скучных святош его тошнит».

На пиру Александр VI следил за своим зятем с плохо скрываемым раздражением. Наконец он поднял тост:

— Синьоры, взгляните, как хороша моя дочь! — воскликнул Александр VI. — Как она прекрасна! Как чудно вьются ее волосы! Как бела и нежна ее кожа! Как совершенно ее тело! Как умны и чисты ее глаза! Все это лишний раз доказывает, что порок, каким страшным бы он ни был, не оставляет на наших лицах никакого следа. За Лукрецию!