Прояснились и другие вещи.

Профессор Этертон был найден в миле от руин Шар-э-Голголы – босиком, с безумными глазами, сильно пострадавший от переохлаждения. Дело кончилось тем, что он потерял практически все пальцы на ногах.

Маккей, Купер и я всю ночь занимались поисками девочки и в конечном итоге нашли ее в неглубокой пещере, целой и невредимой, и, главное, теплой, закутанной в мою куртку. Я был благодарен судьбе за то, что нашел ее, а также самому себе, что мне хватило выдержки довести поиски до конца. Кто знает, вдруг в один прекрасный день я все-таки вернусь на поля родной Айовы.

Девочка ничего не помнила про то, что случилось среди руин. Впрочем, это даже к лучшему. Я отвез ее к врачу, после чего передал родственникам в Бамиане, полагая, что на этой истории можно поставить точку.

Однако пещера, где мы ее обнаружили – недалеко от тех самых руин, – оказалась не чем иным, как входом в небольшую крипту. Внутри покоились останки молодого мужчины, похороненного вместе с оружием и в богатой одежде монгольского воина благородного происхождения. Сейчас полным ходом ведутся генетические исследования, призванные определить, не принадлежат ли эти останки внуку Чингисхана, отправленному с миссией к царю Шар-э-Голголы, который несколько веков назад вероломно убил посланника, что повлекло за собой цепь событий, закончившихся падением цитадели.

То, как умер этот молодой человек, не дает мне этим зимним утром встать из-за рабочего стола, и я сижу, глядя на горы папок с нашими отчетами, и по-прежнему задаюсь тревожными вопросами.

Если верить рассказам Этертона, тот царь династии Шансабани убил жениха своей дочери, отрубив ему голову, после того как узнал, что они задумали бежать. У монгольского тела в гробнице головы не было.

Могли ли посланник и жених быть одним и тем же лицом? Могла ли царская дочь влюбиться во внука Чингисхана? Могла ли трагическая любовь привести к кровопролитию, которое за этим последовало? Почему-то принято думать, что любовь ведет только к хорошему. Неправда, порой она ведет к страшным вещам. При этой мысли я начинаю машинально крутить на пальце обручальное кольцо и, поймав себя на этом, говорю «прекрати!».

Не знаю почему, но, пока я сидел у себя в кабинете, раскладывая по папкам отчеты, мне вспомнились кое-какие новые подробности. Например, Азар сказал мне, что барсы были символом династии Шансабани. Или другое – Фаршад крикнул, будто девочка одержима джинном и что ее преследуют демоны.

Что, если он был прав? Что, если что-то вырвалось на свободу из открытой могилы? Что, если в девочку вселился дух давно умершей принцессы, в надежде, что живой человек приведет ее к давно потерянному возлюбленному?

Что, если эти барсы, символы царской власти, принадлежали ее отцу, все еще пылавшему гневом и мщением, и он хотел с их помощью затащить ее в подземелье, чтобы она увидела таящиеся под Шар-э-Голголой ужасы? И в конечном итоге что, если взрывы вновь запечатали пещеру и перезахоронили тело вместе с костями барсов, отчего призрак разъяренного царя вновь пустился преследовать дочь?

Или же это были обыкновенные хищники, которыми двигал самый обыкновенный голод, а ядовитый газ, проникший в их новое логово, лишь подогревал их агрессивность?

А те голоса? Неужели это были кошки? Я так и не смог найти второго бактрийского ученого, поэтому эти странные, потусторонние звуки перевел для меня сам профессор. Кто знает, может, он слегка двинулся рассудком из-за гибели своих коллег или же на него тоже подействовал газ, просачивавшийся из раскопа.

Я покачал головой, тщетно пытаясь остановить выбор на одном из двух. Либо на разумном, логическом объяснении, либо на потустороннем, мистическом. В целом я склонен к первому.

Наверно, все эти мысли были остаточным эффектом воздействия газа, которым я надышался в пещере. Но стоит мне вновь вспомнить слова профессора, как я лишаюсь былой уверенности. Там, в горах, происходят диковинные вещи, в которые с трудом верится, когда сидишь в городе.

Поток моих мыслей прерывает стук в дверь, и я мысленно благодарю судьбу.

Входит Маккей и делает шаг к моему столу. В руках у него листок.

– Новое распоряжение, сержант. Похоже, что нас переводят.

– И куда же?

– В Масаду, в Израиль. Там после землетрясения имела место какая-то странная серия смертей.

Я протягиваю руку к папке на столе и закрываю ее. Дело закончено.

– Надеюсь, это задание будет полегче предыдущего.

Маккей хмурит брови.

– Не вижу ничего смешного.

Мертвые продолжали петь.

В трехстах футах над головой Елеазара звучал хор голосов девятисот мятежников-иудеев, бросая вызов римскому легиону по ту сторону городских ворот. Жители города поклялись, что скорее покончат с собой, чем сдадутся врагу. Эти последние молитвы, обращенные к небесам, эхом отдавались в подземных ходах, вырытых в самом сердце горы Масада.

Оставив обреченных стоять под палящим солнцем, Елеазар оторвал взгляд от крыши прохода, вырытого в песчанике. Нет, он с великой радостью молился бы в эти минуты вместе со всеми, прося Господа ниспослать ему мужество для решающей битвы. Увы, его ждала иная судьба.

Иная тропа.

Елеазар взял в руки бесценный камень. Нагретый солнцем, тот был длиной ему от ладони до локтя, то есть размером с новорожденного младенца. Прижимая камень к груди, он заставил себя войти в грубо вырубленный проход, который вел в самое сердце скалы. Каменщики закрыли за ним отверстие, чтобы за ним не мог последовать ни один человек.

Его сопровождали семеро солдат, которые шли впереди с факелами в руках. Их мысли наверняка вместе с их оставшимися наверху собратьями, теми девятью сотнями человек, что собрались сейчас на выжженной солнцем площадке наверху горы. Твердыня находилась в кольце осады вот уже несколько месяцев. Десять тысяч римских солдат разбили вокруг нее свои палаточные городки, зорко следя за тем, чтобы ни одна душа не выскользнула из ворот.

Закончив молитвы, восставшие поклялись, что, прежде чем римляне ворвутся в город, они собственноручно лишат жизни своих жен и детей, а потом и самих себя. Они молились, прося бога даровать им мужество поднять руку на своих близких.

Как должен поступить и я сам…

Задача, которую предстояло выполнить Елеазару, давила на него столь же тяжело, что и камень в его руках. Он мысленно вернулся к тому, что ждало в ближайшие часы евреев. Могила. Он провел немало часов в подземном храме, прижавшись коленями к каменным плитам, так близко подогнанным друг к другу, что в щель между ними не протиснулся бы и муравей. Он изучил гладкие стены и высокие, арочные потолки. И был вынужден признать, что строители, которые готовили это священное пространство, мастерски сделали свое дело.