Он проснулся ровно в полночь, думая о матери. Ему приснилось, что она взывает к нему из волн моря, как мать-богиня Ахилла. Он встал и оделся. Он должен пойти к ней и узнать, что означали слова, сказанные прошлой ночью.

Ее комната была пуста. Только старая-престарая карга, вечно бывшая в доме, с бормотанием ковыляла из угла в угол, собирая вещи; о ней совсем позабыли.

Старуха взглянула на мальчика слезящимися красными глазками и сказала, что царица ушла к святилищу Гекаты.

Он выскользнул в ночь, пробираясь среди солдат, шлюх, пьяных и воров-карманников. Он должен был увидеть мать — не важно, увидит его она или нет. Он знал дорогу к перекрестку.

Ворота города были открыты на время празднеств. Впереди маячили черные плащи и факел. Это была ночь Гекаты, безлунная ночь; женщины не видели, как он крадется следом. Олимпиаде приходилось заботиться о себе самой, поскольку у нее не было взрослого сына. То, что она сейчас делала, должен был сделать он.

Она велела своим женщинам ждать и дальше пошла одна. Держась за ветки зарослей олеандра и тамариска, мальчик подобрался к святилищу с трехликим идолом. Олимпиада уже была там, с чем-то скулящим и повизгивающим в руках. Свой факел она воткнула в закопченную щель в алтарной плите. Она была вся в черном, ее ноша оказалась молодой черной собакой. Олимпиада подняла ее за загривок и вонзила нож в горло. Животное извивалось и визжало, белки его глаз сияли в свете факела. Тогда она ухватила пса за задние лапы; он задыхался и дергался, пока кровь стекала вниз. Когда по телу собаки прошла судорога, царица положила ее на алтарь. Опустившись перед идолом на колени, она ударила кулаками в землю. Мальчик услышал яростный шепот, тихий, как шипение змеи, постепенно превращавшийся в собачий вой, — незнакомые слова заклинания, знакомые слова проклятий. Ее длинные волосы окунулись в лужу крови; когда Олимпиада выпрямилась, их кончики слиплись, и на руках запеклись черные сгустки.

Когда все закончилось и она шла домой, Александр, по-прежнему прячась, брел следом, не спуская с нее глаз. В черном плаще, окруженная женщинами, она снова выглядела привычной и близкой.

На следующий день Эпикрат сказал Фениксу:

— На сегодня ты должен уступить мальчика мне. Я хочу взять его на состязания музыкантов.

Он собирался пойти с друзьями, с которыми мог бы обстоятельно обсудить технику исполнителей, но вид Александра смутил его. Как и все остальные, он слышал пересуды.

Это было состязание кифаредов. Едва ли был хоть один известный музыкант с материка, из греческой Азии или городов Сицилии, который бы на него не явился. Нежданное великолепие зрелища захватило мальчика, переменив его мрачное настроение и повергнув в экстаз. Так Гектор, оглушенный кинутым в него огромным камнем Аякса, услышал голос, заставивший волосы на его голове встать дыбом, поднял глаза и увидел перед собой Аполлона.

После этого он принял жизнь в ее новом обличье.

Мать часто напоминала ему о случившемся вздохом или многозначительным взглядом, но страшнейшее потрясение прошло; его тело было крепким, а возраст учил радоваться жизни: он искал исцеления, повинуясь природе. На склонах Олимпа он ездил с Фениксом по каштановым рощам, распевая строки Гомера — сначала по-македонски и затем по-гречески.

Феникс был бы рад держать его подальше от женских комнат. Но он знал: если царица хоть раз усомнится в его лояльности, мальчик будет потерян для него навсегда. Не следовало допускать, чтобы она тщетно разыскивала сына. По крайней мере, теперь он, казалось, уходил от нее в лучшем настроении.

Александр обнаружил, что мать поглощена новым планом, сделавшим ее почти веселой. Поначалу мальчик в ужасе ожидал, что она явится к нему со своим полночным факелом и позовет к святилищу Гекаты. Она еще никогда не просила его произнести проклятие отцу; в ночь, когда они ходили к гробницам, он только держал принесенные вещи и стоял рядом.

Время шло, ничего подобного не происходило; наконец Александр даже осмелился задать ей вопрос. Она улыбнулась, нежные изогнутые тени легли под скулами. Он все узнает в добрый час, и это поразит его. Она дала обет Дионису. Она обещала, что и сын будет присутствовать при исполнении обета. Он воспрянул духом. Наверняка это будет танец в честь бога. В последние годы мать говорила, что он уже слишком взрослый для женских мистерий. Теперь ему восемь. Горько думать, что вместо него с матерью скоро будет ходить Клеопатра.

Подобно царю, она принимала многих чужеземных гостей. Аристодем, трагедийный актер, прибыл не для представления, но как дипломат — роль, часто поручаемая прославленным лицедеям. Он договаривался о выкупе за афинян, плененных в Олинфе. Стройный, изящный человек, он управлял своим голосом, как настроенной флейтой; было почти видно, как актер ласкает его, словно изящный инструмент. Аристодем восхищался здравым смыслом, сквозившим в вопросах Олимпиады о театре. Позднее она встретилась с Неоптолемом Скиросским, еще более знаменитым протагонистом, который репетировал в «Вакханках», представляя бога.

Мальчик не узнал бы, что его мать снова занимается магией, если бы однажды не услышал ее голос через закрытую дверь. Хотя древесина была плотной, он смог разобрать какие-то слова заклинания. Того, в котором говорилось об убитом на горе льве, — он его не знал, но смысл всех заклинаний всегда был один и тот же. Он отошел, не постучавшись.

Феникс разбудил его в предутренних сумерках, чтобы идти на представление. Александр был еще слишком мал, чтобы сидеть с отцом на почетных местах. Он спросил у матери, можно ли сесть вместе с ней, как он делал еще год назад; она ответила, что не будет присутствовать, у нее другие дела. После он расскажет, что ему понравилось.

Мальчик любил театр: встаешь рано, предвкушая удовольствие, которое начнется тотчас же, вдыхаешь сладкие утренние запахи, видишь прибитую росой пыль, траву и растения, смятые множеством ног, дым только что погашенных факелов ранних рабочих. Люди карабкаются по ярусам, сверху несется глухой ропот солдат и крестьян, внизу, в почетных рядах, царит суета с подушками и ковриками, с мест, отведенных женщинам, доносится нестройный щебет — и внезапно раздаются первые трели флейты, и стихают все остальные звуки, кроме утреннего пения птиц.

В предрассветном сумраке пьеса началась мрачно: бог в маске прекрасного юноши со светлыми волосами приветствовал огонь на гробнице своей матери и строил планы мести фиванскому царю, который насмехался над его обрядами. В его юном голосе мальчик различил умелую игру взрослого человека; у менад были плоские груди и холодные мальчишеские голоса. Но Александр пренебрег знанием и всецело отдался иллюзии.

Юный темноволосый Пенфей кощунствовал по поводу менад и их таинств: бог был обязан убить его. Друзья мальчика заранее пересказали ему сюжет. Смерть Пенфея была ужаснее всего, что можно вообразить, но Феникс обещал, что ее никто не увидит.

Пока слепой пророк упрекал царя, Феникс шепнул, что этот старческий голос, доносящийся из-под маски, принадлежит тому же актеру, который представлял юного бога: таково было искусство протагониста. Когда Пенфей умер за сценой, игравший его роль актер переменил маску и превратился в безумную царицу Агаву.