После недели ожидания Саул потерял терпение и сам принес положенную жертву. Он прекрасно понимал, что наносит оскорбление всему религиозному истеблишменту, но в тот момент священники представлялись ему менее опасными, чем филистимляне.

«Но едва кончил он возношение всесожжения, вот, приходит Самуил». Старый пророк имел талант к театральным эффектам. Он рассчитал момент своего появления с безупречной точностью. Это не могло быть счастливой догадкой: вернее всего, он притаился где-то поблизости, так сказать, за кулисами, выжидая, определяя наилучшую минуту, чтобы явиться и выдернуть коврик из-под ног замученного тревогами царя. В любом просвещенном государстве царь попросту ухватил бы пророка-волокитчика за лацканы священных одежд и поставил бы к стенке. Однако Израиль не был просвещенным государством. Саул не был настоящим царем, а Самуил не был просто старым священнослужителем. У него было куда больше власти, чем у всех, взятых вместе, нынешних израильских главных раввинов и мудрых толкователей Торы (ортодоксального, ультраортодоксального и суперортодоксального вариантов), а также гуру всех хасидских судов. Он знал свою силу и намеревался использовать ее сполна.

«Что ты сделал?» — пожелал узнать разгневанный пророк. Ответ Саула доказывает, что в конечном счете он все-таки боялся Самуила больше, чем филистимлян. Вместо того чтобы собраться с духом и отчитать Самуила, он начал сбивчиво оправдываться: «Я видел, что народ разбегается от меня, а ты не приходил к назначенному времени; Филистимляне же собирались в Михмасе; тогда подумал я: «теперь придут на меня Филистимляне в Галгал, а я еще не вопросил Господа»; и потому решился принести всесожжение».

Извинения, извинения! Хотя они опирались на факты и поступки Саула были вполне оправданными, все его заверения попросту не относились к делу. В этом был источник его величайшей слабости: он начисто не понимал, что, собственно, происходит. Самуил же, наоборот, лучше всех знал, что происходит. Он знал, что для них наступил момент истины, что битва между царем и священнослужителем вступила в решающую фазу. Это был заключительный конфликт. И он не имел никакого отношения к жертвоприношению, к обряду. Решался вопрос о власти. Самуил не пожалел времени и сил, чтобы хорошенько обдумать, как подготовить финал, и теперь собирался нанести смертельный удар. Никакие объяснения Саула, даже самые веские, ничего изменить не могли. Самуил все это знал сам — что филистимляне готовятся нанести удар, что воины Саула дезертируют десятками и сотнями и что его собственное сознательное промедление спровоцировало Саула на его проступок. Ну и что? Он с самого начала намеревался покарать царя как можно более жестоко.

Самое скверное, что Самуил затеял свою игру, когда народу Израиля угрожала страшная опасность. Хуже того: он использовал военную угрозу для достижения своих религиозных притязаний. И теперь он предупреждает Саула, что его царствованию не устоять: «Господь найдет Себе мужа по сердцу Своему, и повелит ему Господь быть вождем народа Своего, так как ты не исполнил того, что было повелено тебе Господом».

Указанный вождь, царь Давид, сам позднее на сооруженном им жертвеннике Господу принес всесожжения и жертвы мирные, и его сын Соломон последовал этому примеру, когда возглавлял церемониал освящения Храма и приносил жертвы. И никто даже слова не сказал. Видимо, это был не такой уж большой грех. Все зависело от соотношения сил власть имущих. Сильные цари, вроде Давида и Соломона, могли не опасаться своих священников. Самуил же мог помыкать Саулом — и помыкал — сколько его душе было угодно.

Но вернемся в Михмас. Едва Самуил добился своей цели, он не задержался, чтобы помочь Саулу отражать филистимлян. А отправился в Гиву Вениаминову, бросив на произвол судьбы слабое, напуганное и заметно уменьшившееся войско во главе с командующим, мир которого только что рухнул. У Саула даже не было времени толком осмыслить страшную новость, а от него требовалось вести свое войско на битву, навстречу, казалось, неминуемому поражению. Ошеломленный, павший духом царь сумел повести свои отряды вверх на гору, но и только. Он утратил всякую инициативу.

Спасение пришло с нежданной стороны. «В один день сказал Ионафан, сын Саулов, слуге оруженосцу своему: ступай, перейдем к отряду Филистимскому, что на той стороне. А отцу своему не сказал об этом». Ионафан и его молодой слуга напали на филистимский лагерь и, уповая на Господа, принялись сражать врагов. В лагере вспыхнула паника, воины начали рубить друг друга. Тут подоспело израильское войско, и вскоре филистимляне уже отступали в беспорядке. Даже струсившие дезертиры вернулись и присоединились к погоне. Филистимляне потерпели окончательный разгром. Победа была полной.

Автор Библии не пытается утаивать ход событий. Победу Израиль одержал благодаря помощи Бога. Ионафан получил знамение от Бога без посредничества Самуила. Иными словами, религиозный истеблишмент вовсе не обязательно представляет волю Бога. В первую очередь и главным образом религиозный истеблишмент представляет сам себя.

Именно в этом ракурсе нам следует анализировать борьбу Самуила против Саула. Самуил — пророк, рос в доме Господа среди священников с младенческих лет. Он воплощал заветнейшие чаяния сословия священнослужителей создать в стране процветающую теократию. Ни у кого не было ни сомнений, ни оговорок относительно религиозных познаний Самуила. Но его честность и таланты уступали фанатизму и честолюбивым политическим замыслам. Эти отрицательные черты, которые даже сегодня характеризуют многих членов религиозного истеблишмента в сочетании со здравым политическим инстинктом народа, сыграли решающую роль в неудаче, которую он претерпел в достижении своих целей. Именно благодаря этим инстинктам в конце концов Израильское царство все-таки появилось.

И возвратилась Ноеминь, и с нею сноха ее Руфь Моавитянка, пришедшая с полей Моавитских, и пришли они в Вифлеем в начале жатвы ячменя.

Книга Руфь, I, 22

Гумна довольно часто упоминаются в Библии. Самое знаменитое из них — гумно Вооза для обмолота ячменя в Вифлееме. Именно там он впервые встретился наедине с Руфью Моавитянкой. Религиозные комментаторы постоянно топчутся вокруг этого романтичного места, будто толпа шокированных старых дев, и обмолачивают свои законы и установления, тонкости левирата и процедуры перехода в другую веру, пока от самой этой восхитительно освежающей истории не остается ровным счетом ничего.

История же эта в первую и последнюю очередь — повесть о вполне земной, даже плотской любви. Всякий, кто игнорирует эту ее сторону, лишает себя половины удовольствия от нее.

Руфь, как известно, была юной моавитянкой. Она и ее сестра Орфа вышли замуж за двух братьев-израильтян, Махлона (недужного) и Хилеона (обреченного на гибель), которые эмигрировали в Моавитскую землю по экономическим причинам. Парни эти, как подсказывают их имена, умерли до срока. Их мать, Ноеминь, пожелала вернуться в Вифлеем, и Руфь, бесконечно ей преданная, решила отправиться туда вместе с ней. По прибытии на родину Ноеминь обнаружила, что стоит на нижней ступеньке социальной лестницы: ни мужа, ни доходов, и все ее имущество заложено. В те дни возвращавшихся эмигрантов не ожидали заманчивые пособия. Ноеминь сообразила, что в ее распоряжении есть только один ключ к благосостоянию — ее молоденькая и привлекательная сноха. Тем временем они были вынуждены находить себе пропитание таким же способом, что и остальные неимущие бедняки, — Руфь ходила на поля подбирать колоски за жнецами. Обе вдовы, естественно, надеялись найти какого-нибудь благодетеля, так как обеим равно не хотелось жить милостыней.