– Заходи в класс, Пруденс, – сказала она, оборачиваясь. – Не бойся! Рэкс не будет ругаться за опоздание. Он вообще клевый чувак и никогда ни на кого не злится.

Я кивнула, набрала в грудь побольше воздуху и зашла в класс. Там царила веселая суматоха. Ребята сновали по кабинету в развевающихся халатах, собирали себе натюрморты, кто какой хотел, болтали друг с другом и окликали мистера Рэксбери.

Они называли его Рэкс прямо в лицо, но он не обижался. Он переходил от одного стола к другому, давал советы, ловко составлял красивые натюрморты из цветочных горшков, книг и украшений и смеялся, слушая болтовню Риты. Он даже не заметил, что меня нет. Ему не было до меня дела.

Я решила быстренько выскользнуть обратно, пока не поздно. Но как только я повернулась к двери, он окликнул меня:

– Пруденс!

Я замерла с бьющимся сердцем.

– Привет! – Он подошел ко мне.

Было очень странно видеть перед собой настоящего мистера Рэксбери, которого я только что так живо воображала. Он улыбался, приветливо глядя на меня и чуть склонив голову набок – в точности, как я его помнила.

– Ты что, заблудилась?

– Нет. То есть да. Что-то в этом роде, – глупо промямлила я.

– Ничего страшного. Мне понадобилась не одна неделя, чтобы тут разобраться. Знаешь что, я тебе нарисую карту.

Я решила, что он шутит, и улыбнулась.

– Ну что ж. Мы тут собираем натюрморты, стараясь сделать так, чтобы они выражали нашу личность, образ жизни, хобби – что угодно. – Он взглянул на меня. – Натюрморт – это такое выдуманное слово для обозначения собранных вместе предметов. Как на этих открытках с репродукциями, видишь?

Я вежливо перебирала открытки. Большинство этих картин я знала, но решила попридержать язык. Я уже поняла, что учителя будут считать тебя зазнайкой, если показывать слишком глубокие знания.

– Давай поищем в этом бедламе спокойное местечко. – Учитель оглядел класс и увидел свободное место рядом с Ритой.

Я почувствовала, что не выдержу этого, и поспешно сказала:

– Можно мне сесть вон туда?

Я показала в противоположный угол, где Сара весело размазывала краску по листу, высунув от усердия язык.

– Конечно. Составишь компанию Саре. Только, по-моему, тебе нужно что-нибудь надеть поверх платья. Сара бывает не очень аккуратна, когда увлекается.

– У меня ничего нет. – Я посмотрела на свое кошмарное платье. – Ничего, если я и заляпаю его краской, мне совершенно все равно.

Мистер Рэксбери приподнял брови, но спорить не стал. Он принес мне бумагу, несколько кисточек и шесть баночек с краской и сказал:

– Теперь дело за тобой.

Это было нетрудно. Я поставила перед собой баночки с краской, одну кисточку, несколько открыток и томик «Джейн Эйр» из моего портфеля, слегка смочила бумагу и принялась рисовать.

– Ты неправильно делаешь, – сказала Маргарет, подходя к нашей парте с букетом лиловых цветов. – Ты рисуешь банки с краской, а их не должно быть видно на картинке.

– А мне хочется, чтобы они были в моем натюрморте.

– Но это же глупо!

– Она не глупая, она очень умная, – сказала Сара, улыбаясь мне. – Нам разрешили рисовать, что хотим. Я рисую красное, много-много красного. Я обожаю красное. Мне так нравится твое платье!

– Ты единственный человек на свете, которому нравится мое платье, но все равно спасибо. Отлично, я тоже нарисую что-нибудь красное. Начну с баночки с красной краской.

– Чокнутые, – сказала Маргарет и пошла на свое место.

Мы с Сарой увлеченно рисовали. Она все время мурлыкала что-то без ритма и склада, но этот звук действовал на меня успокаивающе. Я полностью погрузилась в работу – мне очень хотелось произвести впечатление на мистера Рэксбери. Он ходил по классу, объясняя, подсказывая, переставляя предметы по-другому, стараясь, чтобы все занимались делом.

Он подошел к Саре, держа в руках красное яблоко, перец чили и ярко-красную фарфоровую чашку.

– Гляди, вот еще кое-что красное для твоего натюрморта. Давай-ка смешаем краски на палитре и попробуем получить разные оттенки красного. Сюда капельку желтого – отлично, теперь размешай его кисточкой, вот так. Отлично, видишь, перец в точности такого цвета.

Сара радостно засмеялась. Мне очень понравилось, как он с ней говорил. Некоторые учителя обращались с Сарой как с младенцем, другие полностью ее игнорировали, третьи явно смущались и не знали, как себя вести. Мистер Рэксбери обращался к Саре с уважительной добротой, и она платила ему за это откровенным обожанием.

– Рэкс, я вас люблю, – сказала она, получив позволение откусить от красного яблока.

Ты славная девочка, Сара, – сказал он. – Но перец лучше не кусай, он слишком острый, а если ты вздумаешь откусить кусок чашки, то можешь обломать зубы.

Сара откликнулась на шутку счастливым хихиканьем.

Потом мистер Рэксбери подошел ко мне.

Он молча стоял и смотрел.

Я молча сидела и ждала.

Во рту у меня пересохло. Когда противная миссис Годфри обругала мое сочинение, это было ужасно, но все-таки выносимо. От мистера Рэксбери мне непременно нужно было одобрение. Очень нужно. Я не решалась поднять глаза на его лицо. Маргарет смотрела на нас:

– У нее неправильно, правда, Рэкс? Вы не говорили рисовать краски и кисточки, вы сказали составить свой натюрморт. Как мои маргаритки.

– Нет, у нее все совершенно правильно, – сказал Рэкс.

Я перевела дух.

– Твои лиловые маргаритки – это правильно для тебя, Маргарет. А Пруденс подходят принадлежности для рисования и книги.

– Тоска. – Маргарет скорчила рожу.

Я сглотнула и тихо спросила:

– Значит, это сойдет?

Поднять на него глаза я все еще не решалась.

– Как будто ты сама не знаешь! – Он помолчал и мягко добавил: – Ради таких, как ты, и стоит работать в школе.

Я начала привыкать к этой странной новой жизни. Я приходила в школу, кое-как брела сквозь туман уроков, добиралась до рисования у мистера Рэксбери, где мне сияло солнце, а вечером отправлялась в инсультное отделение и выдерживала бури папиного настроения.

Какая несправедливость! Разговаривать с ним все время приходилось мне. Мама ограничивалась тем, что меняла ему белье и приносила мягкую пищу – йогурт, мороженое, рисовый пудинг, – хотя его вставная челюсть была уже на месте и в полной боевой готовности.