утомлен, с увлечением принимал участие в беседах молодежи, с удовольствием любил потанцевать. Отец редко вмешивался в нашу личную жизнь, был очень деликатен. Однако мы всегда ощущали его внутреннюю требовательность: не дай Бог поехать на какую-нибудь торговую базу за покупками.

Техника, идеи, книги, люди с нестандартным мышлением интересовали его как-то особо. И не ради любопытства. Ему хотелось, чтобы все лучшее зарождалось, приживалось в нашей республике.

В последний год своей жизни отец был страшно перенапряжен, печален. Замкнулся в себе, стал неконтактным. Мы беспокоились. Однажды на даче я подошла к нему, положила на плечо руку и спросила:

- Папа, что случилось?

Обычно у нас были очень хорошие отношения, ему нравилось, что умею его выслушать, что-то посоветовать. А тут он сбросил мою руку и сухо сказал: «Не трогай!» Я испугалась, подумала: «Может, и мы, родные, в чем-то виноваты, не всегда внимательны были к нему?»

После смерти отца на его имя наложили табу. Портрет Машерова сразу же исчез даже из перекидного календаря. Мы и мысли не могли допустить, что так сознательно - словно мстя (за что?) - будет уничтожаться о нем память …

Елена, младшая дочь, рассказывала:

- Моя жизнь связана с Москвой с 1978 года. Отец, как только приезжал сюда на разные мероприятия, пленумы, сессии, сразу же из машины, что ждала его в аэропорту, по радиотелефону сообщал:

- Жди, скоро буду у тебя.

С усталыми глазами он возвращался с заседаний Политбюро. Свое настроение прятал. Немного побудет с внуком и вскоре уезжает.

Отец всегда останавливался в гостинице «Москва», здесь у него был свой номер. Позднее «порекомендовали» перебраться на специальную квартиру, однако там ему жить не хотелось, потому что в гостинице, как правило, всегда размещалась белорусская делегация. Это было удобно: вечером все собирались, обсуждали вопросы, которые выносились на сессию Верховного Совета СССР или на Пленум ЦК КПСС. Долго он сопротивлялся переселению. И все же заставили.

Он никогда не говорил у меня дома о своих делах, о том, что его тревожит. О его неприятностях на работе сообщали другие.

Отец допускал ошибки, как и каждый человек. Когда мы, его дочери, выросли, повзрослели, чаще вступали с ним в спор. Иногда говорила ему:

- Папа, я не согласна с тобой. Нужно вот так подойти к решению этого вопроса.

Походит, походит, потом подойдет ко мне и скажет:

- Извини, я не прав.

В принципе, он не был упрямым. Если аргументированно доказывали, что можно поступить иначе, он через какое-то время соглашался.

В молодости я не очень тянулась к отду, была ближе к матери. У старшей же сестры контакт с ним был прочный. Он любил ее, советовался с ней, филологом, как лучше, литературно сказать. Она ему отвечала взаимностью. Я же была замкнутой, суховатой, ироничной, колючей. Со мной тяжело было разговаривать. Когда отец с матерью начинали меня «воспитывать», я озорно, стоя на одной ноге, вертелась и молчала.

- Ну, ты посмотри на нее, - говорил отец матери. - Стоит и молчит, а глаза так и горят - издевается над тобой.

У его покойного брата Павла родились три дочки, у сестры Наташи — две, а у меня - сын. Отец очень любил внука. Еще раньше мы с мужем решили: родится мальчик, назовем в честь отца Петей, а если девочка — как маму — Полей.

Как-то на даче в «Дроздах» позвала отца и спросила: «Как нам назвать сына?». Он посоветовал дать имя Миша. Я не согласилась:

— Нет, назовем Петей.

Он даже смутился. Позднее я вернула себе девичью фамилию — Машерова. Такую же носит и сын.

Когда у отца бывало хорошее настроение, он любил петь. Он шел по лесным тропинкам Беловежской пущи и пел. Я тогда в третьем классе Брестской средней школы № 2 училась и хорошо это помню.

При отце мы всегда могли попасть в московские театры, музеи. Когда замуж выходила, в загсе нам сказали: «Ждите три месяца». К отцу боялась обратиться, его помощнику Виктору Крюкову позвонила, чтобы помог ускорить день регистрации.

О его партийной и государственной деятельности, разногласиях с отдельными членами Политбюро знаю мало. Правда, однажды на Пленуме ЦК КПСС отец выступил с острой речью. Несколько фраз имели критическую направленность. Вокруг него образовался в тот день вакуум — об этом потом мама рассказывала. Все проходили мимо, боялись подойти к нему. Считали, что отца снимут с должности...

***

В 1972 году отмечали пятидесятилетие Всесоюзной пионерской организации. На Центральной площади в Минске состоялся неповторимый (с того времени больше не было таких мероприятий. — С. А.) парад пионеров республики. Торжественные звуки мелодично слились с теплым упругим ветром. Потом ударили литавры и грянуло торжественно-радостное «Славься», зазвучала заливистая трель горнов «Слушайте все!» На площади раздались раскаты «Ура!» Дробно, часто ударили барабаны. Грянул марш — войска двинулись парадом. На правительственной трибуне стояли члены бюро ЦК Компартии Белоруссии, почетные гости. Командовал пионерским парадом Валерий Горблюк, ученик шестого класса одной из брестских школ. Его выправка, звучный голос, стройная фигура сразу привлекли внимание. Внизу, перед трибуной, он отдавал рапорт председателю республиканской пионерской организации Нине Нерад. Потом они вместе стали подниматься на трибуну. Школьник пропустил комсомольского секретаря вперед. Она, как мать, приветливо попросило его пройти первым.

- Что вы, что вы, Нина Сильвестровна. Я же мужчина! - воскликнул мальчик.

Это услышали члены правительства. На трибуне хохотали до слез. Петру Мироновичу очень понравился этот парнишка: у него ведь были две дочери и две внучки, сына же не было.

Он поставил Валеру с собой. Ему подставили под ноги ящик, чтобы был выше. Вместе они принимали парад. Машеров вручил мальчику коробку конфет, сфотографировался с ним, а затем подозвал генерала Макарова, который командовал военным парадом, и сказал:

- Хочу сфотографироваться с двумя командующими...

Вечером, когда праздник перешел на стадион «Динамо», Машеров вызвал к себе Нину Нерад и попросил привести к нему Валерия Горблюка. В правительственной ложе он посадил его на колени, а Нерад взяла к себе одну из внучек Петра Мироновича. До конца праздника первый секретарь ЦК не отпускал от себя мальчика. Понятно, Машеров, как и любой мужчина, хотел иметь наследника.

Все отпуска Машеров проводил с женой, иногда брал с собой детей. Когда работал в комсомоле, два раза отдыхал в Мисхоре. Друзья его брата, Павла Мироновича, шутили: «Раз партийный или комсомольский работник не берет отпуск, у него вся работа — отпуск». Петр в ответ на шутку