– Да не разлюбит, что вы! – снова тихо проговорила Маша.

Марина повернулась к Лео, спросила неуверенно:

– Так вы будете писать мой портрет? Или я зря на что-то надеюсь? Ведь и в самом деле… Я же не Дориан Грэй, чтобы надеяться на мистификацию…

– Я буду писать ваш портрет, Марина. Я понял вас, да. Я понял… – медленно проговорил Лео, пристально глядя Марине в глаза.

– Ой, спасибо! А что мне нужно делать? Что принести с собой?

– Ничего делать не нужно. Вы просто будете сидеть на стуле и вспоминать своих родителей. И внутри себя беседовать с ними. Вспоминайте свое детство, свою юность…

– И все?

– И все.

– А когда мы начнем?

– Завтра и начнем. Приезжайте прямо с утра…

Марина оказалась дисциплинированной натурщицей, и было видно, что к сеансам у Лео она относится с большой ответственностью. И старается делать так, как он попросил. Сначала она просто сидела на стуле, глубоко погруженная в себя, потом начинала будто разговаривать с кем-то… Голос ее был просительным, дрожащим, с плаксивыми детскими нотками, и в этот момент Маша замирала у себя наверху, боясь лишним шумом помешать женщине, сбить ее с толку. И думала с испугом – а может, и впрямь ей лучше обратиться к психоаналитику? Ну чем ей поможет портрет? А потом, позже, голос Марины постепенно окреп, и уже не слышалось в нем оттенка того первоначального и пронзительного чувства вины.

Лео тоже часто менял свое настроение, пока писал портрет Марины. И тоже уходил в себя, и Маше казалось, что он не видит, не замечает ее присутствия рядом. А однажды проговорил тихо, когда Марина ушла после очередного сеанса:

– Ты знаешь, я ее понимаю… У некоторых людей связь с родителями на тонком уровне – вещь непростая, ее трудно оборвать даже тогда, когда родителей больше нет. А если эта связь еще и обременена чувством вины, она вообще становится очень крепкой и связывает душу морским узлом…

Маша хотела спросить – не про свое ли отношение к матери он сейчас говорит, но промолчала. Почувствовала, что надо промолчать. Захочет – сам расскажет. Не все так просто бывает у человека, которого с пяти лет воспитывал дед. И это при живой матери, хоть и регулярно присылающей деньги и названивающей по телефону, но все равно отсутствующей. Да, в каждой семье – свои причуды… Очень интересно было бы посмотреть живьем на эту женщину, мать Лео!

Когда портрет был готов, Марина долго глядела на него – лицо ее не выражало ни одной эмоции. А потом она улыбнулась – по-настоящему улыбнулась! Не так, как раньше, через внутреннее насилие! Улыбнулась и произнесла через дробный короткий смешок:

– Ой, я тут такая… Такая забавная… Да я же тут ребенок, Лео! Я вижу в себе ребенка, правда!

– Да, я написал ребенка, который в вас живет, Марина. Вы все правильно увидели, я рад. Вглядитесь в него – он счастлив. И в каждом из нас живет ребенок, и мы все зависим от состояния своего внутреннего ребенка, и не всегда он бывает счастливым… А ваш – да, счастлив. Смотрите на него – это вы и есть. И родители ваши на вас не обижаются – разве можно обижаться на ребенка?

– Да! Да! Спасибо вам, Лео! Да, это именно то, что мне нужно! Счастливый ребенок внутри меня! Я обязательно повешу этот портрет на стене в гостиной, на самом видном месте! Или нет, не так… Я подарю его мужу, и он сам повесит его в гостиной… Или там, где захочет. Может, в своем кабинете. И будет смотреть на него… Да, это то, что мне нужно! Спасибо вам, Лео! Я сейчас выпишу чек. Я очень, очень вам благодарна…

Завершив все формальности по оплате своего заказа, Марина снова улыбнулась, произнесла тихо:

– Лёля оказалась права, вы очень талантливый художник. А можно, я буду вас рекомендовать своим знакомым?

– Конечно, Марина, – не стесняясь и не жеманничая, сказал Лео. – Я буду рад…

Вечером Лео и Маша отпраздновали это событие. На столе горели свечи, в бокалах с красным вином красиво отражались язычки дрожащего пламени. Маша заправила за ухо непослушную прядь, взглянула на Лео с улыбкой:

– А я знала, что ты все равно поймаешь свой ветер! Я в тебя сразу поверила.

– А я могу больше тебе сказать – ты просто спасла меня, Машка. Да, да, без преувеличения могу сказать! Знаешь, мне раньше и в голову не приходило такое – взять и написать чей-то портрет! – признался Лео. – И не просто портрет, а в душу человеку заглянуть, показать ему, какой он есть. И знаешь, что я понял? Это очень трудно – в душу человеку заглядывать. И очень страшно, потому как не знаешь заранее, что тебе откроется. И вообще, надо на это право иметь. И кто его знает, есть ли у меня это право?

– Если тебе чужая душа открывается, значит, есть, – с уверенностью произнесла Маша. – Значит, это твое предназначение!

– Ой, Машка… – смутился Лео. – Не говори таких слов, прошу тебя. Я их боюсь, они слишком громкие. Раньше не боялся, а теперь боюсь. Да что говорить – я раньше вообще был другим! Все пыжился чего-то, в одну сторону бежал, потом в другую, какие-то модные направления искал. А на самом деле оказалось все просто – писать портрет человека через видение его внутренней сути. Или не самой сути, но хотя бы ее светлой стороны. Поймать нужную нотку… И я понимаю этих женщин, очень понимаю! И Лёлю, и Марину… Всем хочется видеть перед глазами свою светлую сторону, как определенный ориентир, как маяк в бурю…

– Ты про меня забыл! Про мой портрет!

– Нет, не забыл. Но твой портрет – это уже и моя собственность, это составляющая и моей души тоже. Как я мог забыть, что ты?

– Ой, как же я рада, Лео! – с радостью проговорила Маша. И добавила: – И знаешь, надо Антону с Платоном сказать. Чтобы они о тебе больше так не думали…

– Как – так?

– Ну, что ты, как художник, ничего собой не представляешь!

– Да пусть думают что хотят, Маш, – отмахнулся Лео. – Мне все равно.

– Как это – все равно? – горячо воскликнула Маша. – Вы же братья! Так не должно быть! Вот увидишь, они будут рады за тебя! Может, в гости их позовем?

– Не знаю, не знаю… Мы ведь на самом деле очень редко видимся, у каждого – своя жизнь. Мы только перед дедом старательно изображаем братское единодушие, да еще перед мамой, когда она из Хьюстона прилетает. А так…

– А почему, Лео?

– Не знаю. Разные мы слишком. И к тому же Антон и Платон – очень занятые люди, им не до меня.

– И все равно – надо им сказать! Давай их в гости пригласим! С женами! Тем более я с ними не знакома! Я стол накрою! Посидим…

– Давай не сейчас, ладно? – попросил Лео. – Может, потом, позже… А сейчас мне не до гостей. Сейчас я работать хочу, Машка. Работа-а-ать! Такой зуд во мне открылся, сил нет!

Работа и впрямь не заставила себя ждать – начались заказы, один за другим. Время шло незаметно, Лео все время пропадал в мастерской. Маша тихо радовалась за него, готовила обеды, взяла на себя все бытовые проблемы. Лео и Маша даже не заметили, как в город нагрянула осень, застучала дождями по оконным стеклам. Однажды воскресным утром Маша проговорила, немного смущаясь: