– Почему?

– Он исчез.

– То есть? – приподнял бровь Китайгородцев.

– Он назначил мне встречу…

– Архивариус?

– Да. И на встречу не пришел. Я названивала по телефону, его мне Игорь дал, но целую неделю к аппарату никто не подходил. А потом трубку сняла какая-то женщина. Оказалось, родственница того старичка, с которым у меня не состоялась встреча. Она плакала. Сказала мне, что человека уже нет. Пьяные хулиганы избили его прямо у подъезда дома. Он умер. Нападавших ищут.

Китайгородцев медленно прозревал.

– И вот тогда вы испугались за брата, – сказал он. – И посоветовали ему нанять охрану.

– Я сама наняла ему охрану! – нахмурилась Марецкая. – Я! Игорь слишком безалаберный! Ему бы все порхать по жизни!

Прорвалась долго подавляемая досада.

– А существуют еще какие-нибудь факты, которые вас настораживают? – осведомился Китайгородцев.

– Разве этого мало? – кивнула на ксерокопию женщина.

– Вы сказали, что это фальшивка…

– Да.

– Почему?

– Вот этого, – она ткнула пальцем в замыкающие схему квадраты, где были вписаны ее и Игоря Марецкого имена, – быть не может. Потому что мы с ним не можем одновременно быть потомками рода Тишковых.

– Почему?

– У нас с Игорем были разные отцы.

– Как? – опешил Китайгородцев. – Вы разве по отчеству не Александровна?

– В том-то и дело, что Александровна, – усмехнулась Марецкая. – Наша мама была замужем за Александром Марецким. В том браке родился Игорь. Потом они развелись. Но мама свою прежнюю фамилию возвращать не стала. А позже, уже вне брака, мама родила меня. Таким образом, я тоже стала Марецкой. И тоже Александровной. Потому что моего отца… тоже звали Александром. Просто совпадение. Знаете, как наша мама называла своих мужей? Александр Первый и Александр Второй. Такой вот женский юмор. У нас с Игорем – разные отцы. И по отцу, как это указано в схеме, мы оба одновременно потомками рода Тишковых быть не можем. А люди, которые эту фальшивку состряпали, таких тонкостей не знали. Их сбило с толку то, что у нас с Игорем одинаковое отчество. И вот на этом они прокололись.

* * *

Готовый материал Маша привезла на утверждение Марецкому в музыкальный клуб. На небольшом пятачке в полтора квадратных метра сменяли друг друга команды музыкантов. Отсюда, из дальнего угла, где сидели Марецкий и Китайгородцев, казалось, что они исполняли одну нескончаемую песню – ни слов, ни музыки было не разобрать из-за гула голосов присутствующих.

Маша не без труда пробралась к Марецкому. Кто-то потеснился, уступая ей место.

– Вот, – сказала Маша со спокойной гордостью человека, с честью выполнившего поставленную задачу. – Готово.

Это был распечатанный на принтере текст, несколько страничек. Китайгородцеву бросился в глаза крупно набранный заголовок: «Здравствуйте, граф!»

Марецкий торопливо пробежал глазами текст. Кажется, ему нравилось.

– А фотографии? – спросил он. – Какие будут напечатаны?

Маша извлекла из сумочки несколько снимков.

– Это те, которые я отобрала.

Просто Марецкий. Марецкий за работой, нотные листы с нарочитой небрежностью разбросаны по столу. Марецкий на развалинах родового имения. Марецкий в краеведческом музее, смотрит на портрет одного из своих далеких предков – глаза в глаза, а кажется, что смотрится в зеркало – настолько похожи.

– Мне нравится, – сказал Марецкий. – Можешь отдавать.

– Хорошо, – кивнула Маша с отрешенным видом.

– Что-то случилось? – спросил он.

Маша вяло отмахнулась. Марецкий склонился над столом, заглядывая ей в глаза.

– Что стряслось?

– Ничего особенного. Просто попала на деньги.

– Кому-то должна?

– Да. Разбила машину.

– У тебя же нет машины.

– Нет, – сказала Маша. – Но я учусь. Уже началось практическое вождение. Подружка предложила покататься на машине ее папика. А тачка какая-то странная – ее к столбам притягивает как магнитом. За рулем была я.

– Понятно, – кивнул Марецкий. – И на какую сумму ты покаталась?

– В автосервисе сказали, что за восемьсот долларов превратят машину в конфетку.

– Придется заплатить.

– Нечем, – пожала плечами Маша.

– Я же дал тебе деньги за материал.

– У меня от них ничего не осталось. Париж – ужасно дорогой город, – невесело усмехнулась Маша.

– И у меня нет ни копейки, – сказал Марецкий. – Как назло. У тебя есть что-нибудь? – обернулся к Китайгородцеву.

– Долларов двести.

– Мало. Ладно, пошли.

Марецкий поднялся и стал пробираться к выходу. Китайгородцеву и Маше оставалось только последовать за ним.

В машине за руль сел Китайгородцев.

– Домой! – скомандовал Марецкий.

Никто, кроме него, не знал, что он задумал. Но никто ни о чем не спрашивал.

Подъехали к дому Марецкого, который с Китайгородцевым поднялся в квартиру. Маша осталась в машине. Среди вороха бумаг на своем рабочем столе Марецкий отыскал несколько испещренных нотами страничек, набрал телефонный номер, попросил позвать какого-то Диму.

– Дима? – сказал после паузы. – Это Марецкий.

Он говорил с достоинством, присущим людям, которые знают себе цену.

– Я пришел к выводу, что нам есть смысл поработать вместе. У меня есть хорошая песня, я хотел отдать ее Вовику Преснякову, он давно просил, но, если честно, мне ее жалко. Вовик ее запорет. Он сейчас в полном отстое, после развода с Кристиной у него ни черта не клеится. Кто его пустит на финал «Песни года»? И Алла опять же… Слушай, в общем тебе всей этой кухни знать пока не надо, я тебе просто говорю: готов с тобой поработать. Не знаю, что из этого получится, но попробовать надо. Ты как?

Его собеседник на том конце провода, видимо, тотчас же выразил согласие, потому что Марецкий удовлетворенно кивнул.

– Песню я тебе отдам, – сказал Марецкий. – Деньги у тебя есть? Достаточно тысячи долларов… А ты что – хотел за бесплатно в рай попасть? – Он нахмурился, досадуя. – За «просто так» всю жизнь будешь в своем кабаке петь. Ты из дерьма собираешься выбираться? Хоть какие-то телодвижения сделаешь? Лариса Долина тоже с ресторана начинала. И не пропала. Она девочка умная – сама захотела, сама все и сделала. Потому что хотела! В общем, я тебе час даю. Встречаемся в твоем ресторане, ты уже деньги держишь в зубах, и мы с тобой обсуждаем наши дальнейшие действия. Считай, что судьба тебе предоставила шанс. Не используешь его – будешь жалеть всю оставшуюся жизнь.