Переход к рассмотрению благородного мужа в качестве идеала класса служилых, воспитывающего в себе скорее военные, чем гражданские добродетели, симптоматичен не для времени жизни Конфуция, а для того времени, когда жили его ученики. Поэтому следует предположить, что переход от воззрения на благородного мужа как на образец аристократа к представлению, согласно которому он был образцом служилого, был осуществлен учениками, хотя вполне может быть, что эта тенденция по меньшей мере стала очевидной уже при Конфуции.

Первые данные о концепции человечности как пробуждения человека к существованию в обществе мы находим во время управления «достойных министров», однако на этом этапе процесс пробуждения и его воздействие были ограничены узкими рамками аристократии. Конфуций явился первым человеком, расширившим эту концепцию и связавшим с ней недавно возникший и более обширный класс служилых.

Итак, именно Конфуций стал настоящим создателем концепции человечности. Уже после него, но непосредственно при его учениках процесс пробуждения самосознания класса служилых обрел более определенные очертания, и конечным результатом этого процесса стало определение человечности в терминах верности и взаимности.

Время «мудрых министров», представителем которого был Цзы Чань, было периодом, отмеченным возникновением рационалистических тенденций в китайской мысли. Как же Конфуций относился к наследию просвещения, оставленному предыдущей эпохой?

Сначала следует рассмотреть позицию Конфуция по отношению к религии. Когда один из учеников, Фань Чи, спросил его о знании, он отвечал: «Стремиться к выполнению своего долга перед народом, почитать души умерших и духов, но держаться от них подальше, – вот что можно назвать знанием». В ранних общинах городов-государств, когда еще сохранялось единство религии и управления, не существовало разделения между управлением народом и служением духам. Конфуций акцентировал именно административный аспект этого дуализма. Хотя при службах в честь божества он выступал за учтивое выполнение жертвоприношений и почтение к принимающему жертву, он отвергал объединение религии и управления, сохранявшиеся со времен династии Инь, из-за которого любое действие, затрагивавшее государство, предпринималось лишь тогда, когда устанавливали, чего хотят духи. Конфуций ясно ощущал необходимость отделения религии от дел, связанных с управлением. Поскольку он определял знание через признание этой необходимости, он считал, что и знание как таковое должно быть отделено от религии и не смешиваться с ней. Когда Цзы Лу спросил о служении душам умерших и духам, Конфуций ответил: «Не умея служить людям, как же служить душам умерших?» Тогда Цзы Лу стал расспрашивать наставника о смерти, и Конфуций ответил: «Не зная о жизни, как же узнать о смерти?»

Цзы Лу славился среди учеников своим бесстрашием и храбростью и был человеком авантюрного склада. Однако никто не отдавал столько сил поиску истины, сколько он. Любое наставление Конфуция он пытался претворить в жизнь немедленно и буквально. Поэтому о нем говорили: «Когда Цзы Лу что-нибудь слышал, он, пока не успевал этого осуществить, боялся лишь как бы не услышать о чем-то еще».

Тем не менее, такой нетерпеливый ученик в своем беззаветном стремлении к истине неизбежно многим пренебрегал и многое забывал. Как-то раз Конфуций, обратившись к нему по имени, сказал: «Ю, поведать ли тебе, что такое знание? Если знаешь это, считай, что знаешь, а не знаешь – считай, что не знаешь. Вот это и есть знание». Так он предостерегал Цзы Лу, чтобы тот под влиянием романтических импульсов не увлекся какой-нибудь пустой теорией.

Кроме того, Конфуций сказал, что, «глядя на проступки, можно узнать о человечности». В «Изречениях» есть также высказывание, согласно которому, «когда Хуэй (имя Янь Юаня, одного из учеников) слышит об одном, он догадывается о десяти; когда Цы (имя Цзы Гуна) слышит об одном, он догадывается о двух». Из этого следует, что, по мнению Конфуция, знание достигается через наблюдение и слушание, а коренится в опыте. Тем не менее, простой опыт наблюдения сам по себе не составляет знания: «Много слушая, выбирать из этого лучшее и следовать этому, много наблюдая, постигать – второстепенное знание». Следовательно, знание, получаемое из опыта и отбора лучшего в этом опыте, рассматривается не как высшее знание, но все-таки тоже знание. Конфуций сдержанно предполагает, что знание состоит в отборе данных из визуального и акустического опыта. В конечном счете знание оказывается способностью к различению, проявляющейся в отборе и следовании тому, что сочтено наилучшим в опыте.

Тем не менее знание не ограничивается простым отделением известного от неизвестного; если бы это было так, внимание уделялось бы только уже известным вещам, и не оставалось бы пространства для расширения знания. Когда Цзы Чжан спросил, можно ли узнать, как будут управлять Китаем десять поколений спустя, Конфуций отвечал: «Да: династия Инь основывалась на ритуалах династии Ся, то, от чего она в них отказалась, и то, что она к ним прибавила, можно узнать; династия Чжоу основывается на ритуалах династии Инь, то, от чего она в них отказалась, и то, что она к ним прибавила, можно узнать. Поэтому можно узнать и о тех, кто, верно, будут преемниками Чжоу даже и через сто поколений». Конфуций был уверен в том, что по тенденциям, проявившимся в изменениях, которые внесли династии Инь и Чжоу в предшествующую систему ритуалов, можно сделать вывод об их общем направлении, и точно так же можно сделать выводы о ситуации, которая возникнет сто поколений спустя. Таким образом, для Конфуция хорошее знание всей истории, вплоть до современного ему периода, должно быть основой для вынесения предсказаний по поводу хода будущих событий. Следовательно, знание для него – это не просто что-то уже познанное или доступное познанию: известное должно стать основой для постижения неизвестного, познаваемое – для постижения непознаваемого. Только в случае с Цзы Лу Конфуций попытался не дать ему увлечься всеохватным постижением непознаваемого, к которому можно прийти, если не проводить границ между познаваемым и непознаваемым.

Следует обратить внимание также на то, что этот разговор с Цзы Лу приводится в главе, входящей в «Поздние изречения», а цитированный выше диалог с Фань Чи (о знании второго порядка, происходящего из опыта) – часть «Ранних изречений». Первый фрагмент, хотя поводом для него и послужило желание предостеречь и сдержать импульсивного Цзы Лу, в своем осуждении почитания духов содержит ощутимую антирелигиозную примесь. Второй же фрагмент, призывающий «почитать души умерших и духов, но держаться от них подальше», оставляет религию в ее собственных границах и являет пример трезвого и здорового стремления препятствовать ее вторжению в сферу управления. Оба утверждения фактически ограничивают религию, однако первое из них привлекает особое внимание тем, что в нем нападки на религию приобретают абсолютистский характер.

Во втором утверждении рациональная критика религии, начало которой положил Цзы Чань, получает более четкое выражение. В мысли Конфуция она становится рациональным наступлением на религию. В «Ранних изречениях», помимо рассматриваемой здесь дискуссии с Фань Чи, приводятся слова Конфуция, обращенные к Цзы Гуну, вознамерившемуся отменить ритуал объявления первого дня месяца в храме предков, который сопровождался принесением в жертву барана: «Цы (имя Цзы Гуна), тебе жаль барана, а мне жаль ритуала». То есть Конфуций не сочувствовал приносимому в жертву животному; его трогал лишь ритуал жертвоприношения, который он стремился сохранить. В той же главе есть фрагмент, где указано, что каждый раз, входя в Великий Храм, Конфуций задавал тамошним служащим всевозможные вопросы о происходившем там ритуальном действе.