Окровавленные бинты лежали в мусорном ведре, свернувшись, подобно гигантским морским червям, а Бану лихорадочно отматывала очередной кусок, чтобы перевязать руку, которая продолжала кровоточить без остановки уже второй день – не настолько сильно, чтобы Бану умерла от потери крови, но достаточно, чтобы её начало качать из стороны в сторону от слабости. Она пила витамин С, в интернете ещё говорилось, что нужно приложить к ране компресс из собственной урины, но моче, даже своей, Бану не доверяла. Показывать раны матери ей тоже не хотелось, это было прямым путём к врачу, а местным врачам Бану доверяла ещё меньше, чем моче. «Можно подумать, что меня не кот поцарапал, а василиск укусил», – пожаловалась Бану Лейле – единственной, кто был посвящён. Лейла удивлялась, тёрла лоб ладошкой, но, несмотря на то что училась в медицинском институте, ничем не могла помочь Бану – разве что вскрыть её тело после смерти.

Бану собиралась на вечеринку, приуроченную – нет, не к отменившемуся концу света, а к Новому году. Вечеринку устраивал их клуб, точнее говоря, неугомонное Веретено, вся жизнь которого, словно жизнь короля-Солнце, состояла из празднеств в окружении верной свиты искренних обожателей, а также подхалимов и лизоблюдов. В этом Бану убедилась, просматривая в интернете фотографии с прошедших вечеринок – их было более тысячи. Веретено озаряло своим присутствием примерно половину. Через некоторое время Бану уже знала, кто его тайный недоброжелатель, а кто – поклонник: первые радостно выставляли его самые неудачные снимки, а вторые отбирали те, на которых он затмевал всех присутствующих красотой. На взгляд Бану, вторых было больше. Ей нравилось рассматривать коллективные фотографии, с которых Веретено смотрело прямо на неё пронзительно-тёмными, как у персонажей портретов Гойи, глазами, и его необыкновенное лицо словно светилось, а мужчины, окружавшие его, выглядели в сравнении с ним просто окривевшими уродами. Иногда контраст был настолько сильным, что Бану начинала неудержимо смеяться.

Странно, но она никак не могла понять, кто же его жена. Запомнить её с той единственной встречи она не смогла, а на фотографиях и в жизни Веретено так крепко и страстно обнималось с сотнями женщин, что понять, кто же из них всё-таки его законная супруга, не представлялось возможным. В глубине души Бану и не хотела этого знать – что ей за дело до какой-то женщины, прилепившейся к нему, словно морской жёлудь к затонувшему кораблю. Наверное, бедняжке нелегко жить с человеком, который и на мужчину-то не похож, а скорее на какое-то природное явление или даже стихийное бедствие, вроде лесного пожара.

Выйдя из дома, Бану порадовалась, что вечеринку устроили так близко к её дому: зима выдалась необыкновенно холодной, так же как лето – слишком жарким. Небо было невообразимо высоким и белым, как каррарский мрамор, Бану никогда раньше не видела такого, но чувствовала, что от него исходит запах снега. Город укутала непривычная тишина.

Они с Лейлой пришли на вечеринку в почти одинаковых, покрытых сверкающей чешуёй платьях: Лейла – в золотом, Бану – в серебряном. Явились с опозданием, когда танцпол уже был горячим от трения множества крутящихся ног, проскочили незамеченными прямо под носом Веретена, которое, облачившись в немыслимый атласный чёрный жилет, стояло в излюбленной позе, сложив руки на груди, и наблюдало за происходящим.

– Наконец ты пришла. – К девушкам, пыхтя, подкатился Байрам и тут же пригласил Бану на танец. Скрипя зубами, она согласилась, потому что дала себе твёрдое слово быть милой и весёлой в этот вечер, даже если Веретено и не взглянет в её сторону. Танец вышел довольно позорный, и Бану испытала огромное облегчение, когда он закончился.

На вечеринку явились люди, которых Бану никогда не видела на занятиях, это были ветераны, прошедшие путь от зарождения школы, знакомые с Веретеном сто лет, видевшие самые славные годы его жизни. Бану ненавидела их всех только за то, что им посчастливилось греться в его лучах гораздо дольше, чем ей. Они были с ним на «ты» и целовали его при встрече. Веретено бегало туда-сюда, потому что считало своим долгом подойти к каждому, чтобы никто не остался без внимания и не завял от огорчения. Подошло оно и к Бану с Лейлой, сделав оживлённое лицо.

– Кто тут у нас две русалочки! – Он протянул смуглую руку, покрытую незаметным пушком, желая погладить Бану по сверкающему животу. Бану отпрянула. Веретено явно обиделось, но постаралось не подать вида. Он начал смешно пританцовывать в такт музыке и спросил, обращаясь к одной Бану, словно Лейлы тут вовсе не было:

– Ты видела такой танец? Когда-нибудь я тебя научу.

– Я в своей жизни столько выступала, что видела, наверное, все танцы, – пафосно ответила Бану. – Между прочим, во времена нашей с вами молодости мы наверняка с вами встречались, жаль только, не запомнили…

– Во времена нашей молодости?! – с притворным удивлением переспросило Веретено, корча смешную рожицу. – А мне говорили, что ты молоденькая. – И он сделал ноги, оскорблённый намёком на свою старость. Бану удовлетворённо ухмыльнулась: ей нравилось подкалывать его по мелочам. Упитанная нежная фигурка, состоящая сплошь из плавных линий, вызывала у Бану какое-то садистское желание мучить его.

Было душно. Женщины, которых никто не приглашал танцевать, оккупировали все сидячие места. Но Бану, даже если бы и захотела сесть, не смогла бы: её постоянно приглашали, ибо постоянная реклама, которую делало ей Веретено на своих уроках, сильно подняла спрос на неё. Бану то и дело сбивалась, танцуя с опытными партнёрами, потому что краем глаза всегда пыталась следить за Веретеном, которое отплясывало с кем угодно, но только не с ней.

– Смотри, вот его жена, – закричала Лейла на ухо Бану. Та пригляделась: Веретено танцевало очень пуританскую, формальную бачату с женщиной унылого вида, которая даже улыбалась как-то виновато, будто гость, случайно разбивший чашку.

– Она ничего, приятная, – снисходительно вынесла вердикт Лейла.

– Была когда-то, совсем давно, – поправила её Бану с безжалостностью своей эгоцентричной цветущей юности. – Если только она уже не родилась с таким выражением лица. К тому же у неё на лбу вместо настоящих бровей растут нарисованные. А в общем, она его очень выгодно оттеняет.

Лейла лишь фыркнула – она привыкла к тому, что Бану относится ко всему чересчур страстно. Подойдя к столу, она взяла оставленный стакан с вишнёвым соком и сделала глоток, о котором тут же сильно пожалела, потому что в стакане оказался не вишнёвый сок, а чьё-то чужое вино.

Бачата Чинары с Учителем произвела фурор на вечеринке в честь Нового года. Танец получился настолько впечатляющим, что большинство пар покинули танцплощадку, чтобы насладиться зрелищем. Всеобщее внимание опьянило Чинару и напомнило ей времена её молодости, когда она в весёлой компании танцевала пьяная на столе. От усердного вихляния бёдрами короткое платье задралось ещё сильнее. Приглашённый фотограф рухнул на пол, чтобы запечатлеть момент с наиболее выгодного ракурса. Потом, правда, он никому не отдал этих фотографий, а оставил себе, из любви к чистому искусству. Зрелые дамы, не имевшие возможностей Чинары для сохранения свежести, но которые, несмотря ни на что, поддерживали огонь в своих сердцах и были все как одна влюблены в галантного Учителя, обладавшего, помимо прочих достоинств, даром общаться с ними так, как будто он сам был женщиной, возненавидели Чинару всей душой. Поэтому, когда танец закончился, они устроили состязание: кто сделает Чинаре самый витиеватый, самый льстивый и лицемерный комплимент. Чтобы не упустить возможностей, Чинара быстренько разрекламировала им свой салон красоты. Особенный упор она почему-то делала на то, что там подают бесплатные чай и кофе.