– Эй, иди, там ваши оценки вынесли, – сказал ему долговязый парень-первокурсник.

И Влад пошел.

В экзаменационном листке, украшенном очень неудачной Владовой фотографией (выпученные глаза, нос картошкой, волосы торчком) красовалась кособокая пятерка. У прочих ребят, сдававших с ним «в серии», были тройки, и только у одного – четыре.

…Запустили девчонок. Влад остался поболеть за Агнию – за чужими спинами; девчонки выходили из аудитории красные, бледные, гордые, растерянные, испуганные…

Потом вынесли оценки. Влад видел, как Агния первой схватила свой листок…

И как ее перекосило, как задрожали губы.

Влад рванул к ней, маневрируя между потными абитуриентками; двойки не было. Но Агния получила «три», а это означало – почти конец.

* * *

Каждое утро, просыпаясь, он первым делом думал о Димке.

Жалко родителей.

Димка в больнице – или уже нет?

Димка в реанимации – или все-таки обошлось?

Он тосковал по Ждану, по Марфе, по Антону, даже по самым неприятным своим одноклассникам неожиданно остро тосковал. Он вспоминал, как в восьмом классе они чуть было не поехали на экскурсию в столицу, но что-то в последний момент сорвалось; вот было бы здорово, если бы они вместе гуляли по этим улицам!

Абитуриенты театрального казались ему чужими и глупыми. Вот если бы ребята были здесь…

Он тосковал – и немного стыдился собственной сентиментальности. Таскал в сумке выпускную фотографию – не официальную, а любительскую, сделанную чьим-то папой. Очень удачный снимок: они всей оравой спускаются со школьного крыльца, ночь теплая, выпускной вечер в разгаре…

Иногда в нем поднимались смутная злость, обида и раздражение. По какому праву он лишен возможности видеться с друзьями? Кто сказал, что он должен исчезнуть из их жизни навсегда?

В тот день, когда они вместе с Димкой шли рассветными улицами – все было понятно. Печалило, но не вызывало сомнений; теперь Влад не был уверен, что поступает правильно.

Почему? По какому закону? По чьему произволу? А вот он хочет вернуться домой и увидеть Димку… А почему нет?

Мама видела, что с ним творится неладное, но не пыталась ни о чем спрашивать. То звала на прогулку, то подсовывала учебник химии…

Каждое утро, просыпаясь, Влад думал о тех, кого оставил, наверное, навсегда.

* * *

– Ты не разговариваешь со мной, потому что у тебя «пять», а у меня тройка?

– С чего ты взяла, что я с тобой не разговариваю?

– Почему ты отворачиваешься, когда меня видишь? Кто ты вообще такой? Где бы ты был, если бы не встретил меня в поезде?.. А, может, ты вообще все разыграл? И с самого начала готовился, ехал поступать…

– Я в медицинский пойду!

– Ага… Давай, ври. Еще учебник с собой притащил… Может, у тебя там детектив в обложке от «Химии»…

– Ты соображаешь, что говоришь? Я еще монолог на второй тур… я еще не выучил!

– Ага, ага… Далеко пойдешь. Только ко мне больше не подходи, понял? Обманщик, трепач…

– Это я-то?!

– Все, пока. Считай, что мы незнакомы…

* * *

Агнию окончательно срезали на третьем туре. Она уехала не прощаясь.

Ему ставили пятерки – одну за другой.

– По-моему, они меня с кем-то путают, – всякий раз говорил он маме.

После трех туров оказалось, что надо сдавать еще историю и писать сочинение; Влад думал, что провалится хотя бы на истории – но ошибся. Из трех вопросов он приблизительно знал лишь один, однако на деле хватило и половины. Выслушав несколько сбивчивых фраз, экзаменатор кивнул и поставил «четыре».

И тогда только, стоя посреди летней загазованной улицы, Влад впервые ощутил, что неотвратимо поступает. Что двери в институт, такие узкие для многих, не просто распахнулись перед ним – они его втягивают насильно, как пылесос бумажку.

* * *

Был конец июля. На другой день после экзамена по истории Влад проснулся – и первым дело подумал, что там, в оставленном городе, наконец-то все уже решилось.

Скорее всего, Димка уже выписался из больницы, а это значит – все. Нити порваны, мосты сожжены, Влад больше никогда не увидит своего самого лучшего, самого правильного друга.

А что такое звонок по телефону? Просто один звонок?

Переговорный пункт был совсем рядом. Два квартала по улице вниз.

Влад постоял перед вращающимися стеклянными дверями. Вошел; в помещении было прохладно, в деревянных кабинках топтались люди, их приглушенные голоса сплетались в общий негромкий гомон. У кассы стояла очередь человек в пять-шесть; Влад пристроился к ее хвосту.

Собственно, что мешает ему позвонить… нет, не Димке, а Димкиным родителям? Услышать от них, что сын уже здоров? Или хотя бы выздоравливает?

Обещал ли он Димке, что не будет звонить его родителям? Влад никак не мог вспомнить. Кажется, про родителей в их договоре ничего не было.

«Мы заключили с тобой договор, в котором ты представляешь себя, а я – всех тех, кто к тебе привязан…»

Пару лет назад, когда Влад убежал из лагеря, ребята хворали самое большее дней десять… А с момента отъезда прошло уже три недели.

Значит, они уже здоровы. Свободны – от Влада. Ну хоть раз, может быть, вспомнили?

Ему вдруг стало так обидно, что на глаза навернулись слезы. Им хорошо, они свободны и все вместе. А он – будто меченый какой-то, прокаженный, что ему, всю жизнь теперь бежать от людей?! Никого не полюби, ни с кем не подружись…

«И, Влад, если ты вернешься… тогда ты мне – не друг. Понимаешь?»

Димка только о себе думает. А как он, Влад, будет теперь без него всю оставшуюся жизнь – он задумался?!

– Молодой человек, заснули? Разговор заказывать будете?

– А… – Влад разглядывал немолодое лицо за толстой переборкой из оргстекла. – Я… нет. Извините.

* * *

На последнем экзамене уцелевшие абитуриенты – а их было очень немного, в несколько раз меньше, чем перед началом испытаний – загнаны были в просторную аудиторию, где на черной доске, точно такой же, как у Влада в школе, написаны были предлагаемые темы.

Влад смотрел, как они читают свою судьбу. Как мучительно щурятся девчонки, прежде скрывавшие от экзаменаторов свою близорукость. Как бледнеют ребята. Как они сидят, смирные, притихшие, и еще раз перечитывают меловые надписи на черной доске, и с ужасом глядят на листы линованной бумаги у себя на столах – каждый листочек, подобно приговору, запятнан зловещей лиловой печатью.

– Все смотрят на доску, а ты – по сторонам? – негромко спросила преподавательница неизвестно каких наук, приставленная наблюдать за сочиняющими.