Да и обычные цепочки – они ведь тоже совсем даже не простые. Из одних цепочек – без всяких камней, но разных, да с коваными, резными да чеканными вставочками – сказочной прелести колье-ожерелье выйдет. Ну или браслет там, или подвеска бальная навроде аксельбанта.

Конечно, делали у Привалова и портсигары, и подстаканники черненого серебра, и рамочки для дагерротипов, и обложки филигранные для молитвенников, и письменные приборы да шкатулочки из уральского камня. В первую голову, о чем речь, из малахита – сказочный камень, что и говорить. Но не только малахитом причудливым Урал богат. Даже из совсем простого змеевика, коли с умом его подать, в серебряном наборе, а то и в сталь оправить – благороднейшего вида вещи выходят. А уж как хорош розовый с угольно-черными прожилками орлец – пожалуй, даже царственному малахиту не всегда уступит. А нефритово-зеленый авантюрин? А дымчатый кварц – раухтопаз? Про яшмы всевозможные и говорить нечего – только с душой подойти, и элегантнейшие поделки из них выходят. А уж с душой подойти и Привалов, и мастера его умели.

Но пуще всего – пуще шкатулок, подсвечников и бонбоньерок – славились все ж таки дамские украшения. Легкие, прихотливые, то в плавно текучих, то в неожиданно изломанных линиях, меняющие свой облик при каждом повороте, ни на что не похожие. Дамы вскорости окрестили своеобразные драгоценности аркадиями – по имени на вывеске: «Аркадий Привалов и К».

«К» – компания – выходила, по правде сказать, не так чтоб большая. Против пятисот работников Фаберже (две дюжины ведущих мастеров плюс подмастерья, гранильщики, начальники мастерских и все прочие, одних картонажников, что фирменные коробки делают, десятка два) у Привалова лишь пятеро ювелиров работали, ну еще, конечно, резчики да гранильщики. И помощников-подмастерьев пара-тройка дюжин.

На, что называется, хлеб – и даже с маслом – всем хватало. И не только на хлеб. Аркадий Владимирович не жалел денег ни на инструменты самолучшие, ни на прочее всякое оборудование для мастерских. То станочки новейшие для гранильщиков с Парижской выставки привезет, то прокатные вальцы многоступенчатые – драгоценную проволоку для цепочек и финифти тянуть, то горн ювелирный со специальным поддувом, то еще что. Новинку – электрическое освещение – чуть не первым среди «заводчиков» в своих мастерских наладил – чтоб мастера, вглядывающиеся в прихотливую ювелирную тонкость, не теряли зрение, не слепли от усердия.

Можно было бы уже и мастеров побольше набрать, чтоб не три, а, к примеру, десять мастерских под вывеской «Привалов» работали. Но Аркадий Владимирович за большим не слишком тянулся – только потянешься, а душа ан и уйдет. Перед предками стыдно будет. Только в одном ведь он и «побеждал» Фаберже, да и то без всякой личной заслуги. Нет ведь никакой заслуги в том, чтоб родиться в семье, где уж шестое поколение ювелирным делом промышляет.

Первый из Приваловых – Петр Димитриевич – был личностью без всякого преувеличения легендарной. Не жизнь, а прямо роман этого самого Дюма.

Граф Петр Борисович Шереметев, любитель изящных искусств, балетоман и создатель знаменитого крепостного театра, его сын даже женился на одной из певиц, Прасковье Жемчуговой, знаменитая была история, внебрачным отпрыскам своим давал обычно фамилию Реметевы. Но с Петром, пращуром Аркадия Владимировича, вышло по-другому. К матери его Анфисе, одной из графских «танцорок», неровно дышал художник шереметевского театра, тоже крепостной, разумеется, Димитрий Привалов. Но тут на юную прелестную, а других в графский театр не отбирали, танцорку обратил свое светлейшее внимание сам его сиятельство. Когда «последствия» графского внимания к Анфисе стали уже явственно заметны, художник кинулся барину в ноги: отдай за меня Анфису, ребенка своим признаю, помилосердствуй, батюшка! Петр Борисович «помилосердствовал», хотя счастья молодым отпущено было судьбой не щедро – хрупкая Анфиса умерла родами. Младенца окрестили Петром и отдали на выкармливание кому-то из дворни. Но неудавшийся супруг «сына» не возненавидел, даже и не забыл. Едва тот чуть подрос, забрал к себе в подмастерья – кисти подавать, краски смешивать, помогать, в общем. Мальчонка оказался с понятием, тут уж на него и сам Шереметев внимание обратил, отправил способного юношу учиться – прямо в столицу, в Академию художеств. В Санкт-Петербурге судьба свела молодого Петра Привалова с Луи Дювалем – ювелиром самой матушки-государыни Екатерины Великой. Кисти и краски были едва ли не забыты: любовь к ювелирному делу вспыхнула в юноше мгновенно, учился он у Дюваля с почти нечеловеческой жадностью, забывая про сон и еду. И быть бы ему, наверное, придворным ювелиром, но… победила любовь к свободе. Даже не окончив Академии, Петр, страстно мечтавший не только творить драгоценные шедевры, но и повидать мир, и при этом отлично понимавший, что ему, крепостному, одна судьба – корпеть всю жизнь в шереметевской или иной придворной мастерской, исполняя барские капризы, бежал.

Да, бежал из России и десять лет скитался по Европе, пристраиваясь подмастерьем к не слишком знаменитым ювелирам. Варшава, Венеция, Цюрих, Париж, Лондон…

Впрочем, до Лондона он не добрался: из-за шторма корабль сбился с курса и был захвачен алжирскими пиратами-работорговцами. Петр Привалов попал в Касбу, где точно так же, правда, на двести лет раньше, был рабом Мигель де Сервантес, и полтора года провел в рабстве у главного местного ювелира. Выкупил талантливого мастера какой-то английский купец. Поработав некоторое время на своего спасителя, Петр Привалов решился вернуться в Россию – разумеется, под вымышленным именем – и, назвавшись французом Пьером Ривалем, в 1776 году открыл в Санкт-Петербурге собственную ювелирную мастерскую. Стал весьма популярен, даже разбогател, но подлинное свое имя открывать опасался. Только через пятнадцать лет, уже после смерти графа Петра Борисовича Шереметева, отважился обратиться к его сыну Николаю Петровичу, рассчитывая на его милосердие, – о любви его сиятельства к крепостной своей актрисе Параше поговаривали уже вовсю. Петр Привалов готов был заплатить за себя немалый выкуп, но Николай Петрович от денег отказался и вольную дал «так», попросив только сделать для Параши полный жемчужный убор: диадему, серьги, ожерелье, браслеты, подвески. Петр Привалов исполнил требуемую работу с восторгом и с не меньшим восторгом сменил вывеску над мастерской. Быть выдуманным французом ему не нравилось. Он всегда хотел быть только собой. Даже, что уж говорить, в смерти: не в мягкой постели умер, погиб, оставив после себя единственного, правда, уже взрослого, сына, при пожаре Москвы двенадцатого года. Как его, уже старика, в Первопрестольную занесло?

Аркадий Владимирович предком искренне гордился: дело ведь не в снисканном богатстве – в имени. Многие ли сумели свой след в веках оставить? А Петр Данилович Привалов смог.

Правда, после Петра-основателя ничего особенно выдающегося в их фамилии не было – от отца к сыну, а то и к племяннику передавались крошечные лавчонки-мастерские, в которых и занимались мелочью всякой. Все больше починкой или переделкой старых украшений промышляли, колечки по размеру подгоняли, изредка изготавливали что-нибудь простенькое. Только Аркадий Владимирович и заставил фамилию вновь зазвучать, превратив семейное ремесло в настоящее искусство.