Мэри не впала в Ритуал. Для неё каждый новый день отличался от предыдущего — она проводила время с разными детьми и занималась самой разнообразной деятельностью. Нику стало полегче: значит, силе настойчивого повторения одного и того же можно сопротивляться! Если ты достаточно твёрд духом, ты сможешь уйти от Ритуала.

Они с Мэри никогда не оставались наедине, и это служило для Ника источником постоянного раздражения. Куда бы Мэри ни направилась, за нею везде увязывался Вари, как будто был её адъютантом. Или послушной собачонкой. Эх, жаль — то, что он неотрывно следовал за Мэри, уберегало мальчишку от впадения в Ритуал. Вот было бы здорово, если бы Вари забежал куда-нибудь подальше и ближайшие несколько сотен лет играл бесконечные сонаты Бетховена стенам!

— И чего ты вечно таскаешься за ней? — спросил его как-то Ник. — Тебе не хочется заняться чем-то другим?

Вари пожал плечами.

— А мне и так хорошо. — Он изучающе-холодно уставился на Ника. — Ты и сам провёл с Мэри более чем достаточно времени. Может, это тебе пора заняться чем-нибудь другим?

Ник не мог точно определить, какие эмоции испытывал Вари; понял только, что весьма негативные.

— Это свободный мир, и я могу делать, что хочу! — заявил Ник.

— Ты ей надоешь, — сказал Вари. — Ты ей интересен только потому, что новенький, но ведь так будет не всегда. Скоро ты станешь самым обычным Послесветом, одним из множества, и она забудет даже, как тебя зовут. А я — я буду по-прежнему при ней.

От подобного предположения Ника передёрнуло.

— Она не забудет, как меня зовут!

— Забудет. Ты и сам забудешь.

— Ты о чём это вообще?

— Твоя одежда и шоколад на физиономии перешли вместе с тобой, но твоё имя — нет. Оно померкнет, как и все другие воспоминания. Скоро все начнут звать тебя просто Шоколад. Или Херши[19]. — Вари состроил улыбку, больше похожую на оскал. — Точно. Быть тебе Херши!

— Ничего подобного! Я никогда не забуду своё имя!

— Да что ты? И как же тебя зовут?

Ник собирался сходу ответить… и вдруг споткнулся. Замешательство длилось не больше секунды, но ведь секунда — это слишком долго, когда дело касается твоего собственного имени! Вот это да! Он здорово испугался.

— Э… Ник! Моё имя Ник!

— О-кей, — протянул Вари. И задал следующий вопрос: — А фамилия?

Ник открыл рот и… закрыл, так ничего и не сказав. Он не помнил.

Когда появилась Мэри, она мгновенно уловила, что Ник расстроен.

— Вари, ты что — плохо вёл себя с нашим новым другом?

— Мы всего лишь разговаривали. Если он чем-то недоволен — это его проблемы.

Мэри лишь покачала головой и поцеловала Вари в белокурую макушку. Вари при этом кинул на Ника торжествующий взгляд.

— Спустишься со мной в фойе? Там один Искатель, говорят, принёс на продажу что-то очень интересное, — сказала Мэри.

Вари с готовностью шагнул вперёд.

— Нет, не ты, Вари. Ты уже видел Искателей. Думаю, Нику будет полезно узнать, как вести с этим народом переговоры.

Настал черёд Ника торжествовать.

Как только дверь лифта закрылась, и Вари исчез из поля зрения, Ник выкинул мальчишку из головы вместе со всеми его подначками не только по поводу его, Ника, имени, но и насчёт того, что он в конце концов надоест Мэри. Вари, как бы там ни было, всего девять лет — малявка, и ревность у него малявочная. Вот и всё.

Ник не принимал во внимание одной весьма существенной детали: Вари был девятилетним мальчиком в течение ста сорока шести лет. В таком солидном возрасте нет места детским обидам. Если бы Ник сообразил это, всё дальнейшее, возможно, обернулось бы по-другому.

* * *

Любисток стоял в комнате игровых автоматов и неотрывно смотрел на экран, не осмеливаясь даже моргнуть. Джойстик вправо. Вверх. Влево. Съесть большой белый шар. Маленькие волосатые штуковины синеют. Съесть волосатиков, а то замигают. Убежать.

Любисток пристрастился к Пак-Ману.

Трудно сказать, почему много лет назад старый Пак-Ман перешёл в Междумир. Мэри выменяла его у одного Искателя, специализировавшегося на поисках электроники. Такие находки случались нечасто. Конечно, люди постепенно привязываются к своим граммофонам, потом радиолам, или магнитофонам, или айподам, но всё-таки никто не любит эти устройства с той душевной отдачей, которая обусловила бы их переход в Междумир. Ну право — кто будет горевать над сломанным CD-плэйером? Его попросту выбрасывают, покупают новый, а про старый забывают. Поэтому появление электроники в Междумире — по большей части результат вспышек на солнце.

Мэри гордилась тем, что следила за достижениями новейшей технологии — таким образом вновь поступающие Зелёныши чувствовали себя в более привычной обстановке. Это требовало терпения и труда, но в течение многих лет Мэри удалось собрать неплохую коллекцию видео-игр. Шестьдесят четвёртый этаж был превращён в комнату игровых автоматов. Здесь находилось также огромное количество чёрных виниловых пластинок — потому что люди по-настоящему любили записанную на них музыку. Вот только проигрывателем ещё предстояло обзавестись.

Вверх. Влево. Съесть Большой белый шар. Маленькие волосатые штуковины синеют. Съесть волосатиков, а то замигают. Убежать.

И опять. И опять. Бесконечное повторение не столько давало Любистку чувство комфорта, сколько подчиняло его своей воле. Он не мог остановиться. Он не хотел останавливаться. Никогда.

Там, в лесу, он, конечно, тоже подчинялся силе привычки, одиноко кувыркаясь в древесных кронах, играя в игры — одни и те же день за днём. Но там это было как-то по-другому. Радостно, непринуждённо. Здесь же непрекращающаяся стимуляция со стороны новой, электронной, игрушки требовала от него предельного сосредоточения. В лесу такого не было. Ребята говорили Любистку, что этот игровой автомат давно устарел, но ему было всё равно. Для него все подобные игры были внове.

Вверх. Вниз. Налево. Направо. Съесть. Убежать.

— Любисток, что ты делаешь? Сколько времени ты уже здесь торчишь?

Голос Алли доносился до него словно издалёка. Он ответил, даже не повернув головы:

— Давно. — Вверх. Влево. Вниз.

— Мне кажется, ты не отходишь от этой машины уже пять дней подряд!

— И что?

— Так нельзя! Я заставлю тебя убраться отсюда! И вообще — нам всем надо отсюда убираться!

Но Любисток больше её не слушал — смешная волосатая штуковина посинела.

* * *

Уже давно Зелёныши не оказывали такого воздействия на Мэри, как в этот раз. Речь не о Любистке — он-то как раз не представлял собой проблемы, вызвав, как и положено, лишь материнские чувства, с которыми она относилась ко всем детям, находящимся на её попечении. А вот Алли с её бесконечными вопросами и напрасными надеждами пробуждала в Мэри эмоции, о которых она бы хотела забыть и которые, как ей казалось, давно канули в прошлое: сомнение, досаду и сожаление — столь же глубокие, сколь высокими были её башни.