А тут ещё и Ник. Чувства, которые он возбуждал в ней, хоть и были другого свойства, но хлопот доставляли не меньше. Он был таким… живым! Его телесная память о жизни, его трепет и румянец в присутствии Мэри зачаровывали и пленяли её настолько, что она готова была проводить с ним всё своё время. Вот где таилась опасность, такая же страшная, как и зависть к живым людям. Она слыхала передаваемые шёпотом страшилки о Послесветах, чья зависть к живым превратила их в инкубов[20]— эти души потеряли свою свободу и безвольно следовали за своими живыми хозяевами. Конечно, с Ником было совсем не так, но всё равно — это слабость, а Мэри не могла позволить себе быть слабой — слишком многие нуждались в ней. Она стала рассеянной и подверженной резким перепадам настроения. Поэтому когда никто за нею не наблюдал, даже Вари, она тайком спускалась на пятьдесят восьмой этаж — место, где всегда могла побыть в покое и уединении.

В день, когда башни перешли в вечность, пятьдесят восьмой этаж никто не снимал, и поэтому здесь не было ни стен, ни ширм, разделяющих пространство на отсеки; так что если не считать лифта, ничто не нарушало пустоту обширного помещения.

Кроме Ника. Он нашёл Мэри и здесь.

— Один из малышей сказал, что ты, возможно, пошла сюда.

Она удивилась — оказывается, все знали, куда она направилась! Но опять же — зная, уважали её потребность побыть наедине с собой и не беспокоили.

Ник шёл к ней. Она отчётливо различала его мягкое свечение — хотя окна были расположены по всему периметру стен и в них проникал яркий дневной свет, но помещение было так велико, что большая его часть постоянно находилась в тени. Нику явно было не по себе в столь огромном открытом пространстве.

— Тебе не страшно здесь? — спросил он. — Тут так пусто…

— Ты видишь пустоту. Я вижу возможности.

— Думаешь, тебе когда-нибудь понадобятся все эти этажи?

— Там, за этими стенами — множество Послесветов, и с каждым днём их становится всё больше. Возможно, на то, чтобы заполнить все эти помещения уйдёт целое тысячелетие, но приятно сознавать, что у нас достаточно места на всех.

Мэри уставилась в окно, на тусклый живой мир, надеясь, что Ник уйдёт, желая, чтобы он остался, и проклиная себя за то, что не в силах держаться от него подальше.

— Что-то не так?

Мэри сначала хотела уклониться от ответа, но, подумав, решила, что не стоит.

— Алли уходит, не так ли?

— Это не значит, что и я уйду.

— Она опасна. Прежде всего для себя самой, но не только. Для тебя тоже.

Но Ника её предупреждение ничуть не обеспокоило.

— Она всего лишь хочет отправиться домой и узнать, выжил ли в аварии её отец. Что в этом такого опасного?

— Уж кто-кто, а я знаю, что значит «отправиться домой», — проговорила Мэри. Одно лишь упоминание об этом печальном опыте так живо возродило неприятные воспоминания, что ей стало больно.

Должно быть, Ник догадался о её состоянии.

— Если тебе не хочется говорить об этом, то не надо.

И именно потому, что он не настаивал, Мэри неожиданно рассказала ему всё — честно и без утайки, словно на исповеди. Эти воспоминания она отчаянно пыталась вычеркнуть из своего сознания, но, как пятна шоколада на лице Ника, чем сильнее она старалась забыть, тем ярче они становились.

— Я умерла в среду. Но я умерла не одна. Как и у тебя, у меня был компаньон.

— Вообще-то, — возразил Ник, — мы с Алли не были компаньонами. До аварии мы понятия друг о друге не имели.

— Я тоже погибла в катастрофе, но мой компаньон не был мне чужим человеком. Это был мой брат.

Несчастье произошло исключительно по нашей собственной вине.

Мы с Майки возвращались из школы. Стояла весна, и день был прохладный, но солнечный. Холмы уже начали одеваться в зелень. Я до сих пор помню аромат полевых цветов — это единственный запах из живого мира, который я не могу забыть. Не правда ли, это странно?

— Так это случилось в поле? — спросил Ник.

— Нет. Тропинку, по которой мы шли, пересекали два железнодорожных пути. По ним ходили в основном грузовые составы. Время от времени, без всякой на то причины, поезд вдруг останавливался прямо поперёк тропинки и торчал там часами. Ужасная досада — ведь чтобы обойти поезд, приходилось делать лишних полмили.

— О нет! — воскликнул Ник. — Вы что же — полезли под поезд?

— Нет, мы же не окончательные дураки. Иногда поблизости случалась открытая платформа, так что мы могли перебраться через поезд поверху. Так и в тот день. Мы с Майки поссорились, уже не помню, по какому поводу, но, должно быть, речь шла о чём-то важном, потому что я жутко вышла из себя и кинулась на него с кулаками. А он, хохоча, побежал от меня. Поперёк тропинки стоял вагон, двери на обе стороны были открыты, так что получился сквозной проход. Майки взобрался в поезд, я за ним, чуть не поймала его за рубашку, но промахнулась. Он всё смеялся, что злило меня ещё больше. Он спрыгнул на землю по ту сторону вагона и повернулся лицом ко мне.

Мэри закрыла глаза. Картина, вставшая перед её мысленным взором, была необыкновенно ярка — как будто на внутренней стороне века прокручивалось синематографическое шоу. Кинофильм, как это теперь называют живые.

— Тебе не обязательно всё это рассказывать, — мягко сказал Ник, но Мэри зашла уже слишком далеко, чтобы остановиться.

— Если бы я не была так разъярена, то увидела бы, как в глазах Майки вспыхнул внезапный ужас. Но куда там! Моим единственным желанием было надавать ему. Я спрыгнула на землю и двинула его по плечу, а он, вместо того, чтобы дать сдачи, вцепился в меня. И только тогда я сообразила, что кое-что упустила из виду: путей-то было два! На одном уже несколько часов стоял товарняк. А по второму на полной скорости шёл другой поезд, которого с той стороны вагона не было видно. Мы оказались прямо на его пути. Когда я увидела несущийся на нас локомотив, было уже поздно. Я так и не успела почувствовать удар. Вместо него вдруг возник тёмный туннель, а в конце него — свет. Он был далеко, но постепенно приближался. Я летела по туннелю ему навстречу, и летела не одна.

— Я помню этот туннель, — сказал Ник.

— Не долетев до света, я почувствовала, что Майки тянет меня куда-то. Он закричал: «Нет, нет!» — и дёрнул; мы закрутились. Я всё ещё была так зла на него, что начала осыпать его ударами. Он тоже в долгу не остался — колотил, таскал за волосы, а я отталкивала его, словом, толком не успев ничего сообразить, я проломилась сквозь стену туннеля и потеряла сознание, ещё не долетев до земли.

— Ну в точности то же самое, что случилось со мной и Алли! — сказал Ник. — Мы спали девять месяцев.